Глава 10
Живые японцы
Мы идём по мокрому после дождя пустынному пляжу. Волна убегает далеко-далеко в море, потом возвращается неожиданно, и я не успеваю отскочить. Падаю с криком:
— Мамочки!
— Не мамочки, а папочки! — поправляет папа.
Он закатал брюки, нацепил на голову мою соломенную шляпу и теперь похож на Тома Сойера из старой книжки.
Мы играем в «Найди сокровище», совсем как раньше, в детстве. Я заглядываю папе в рот, потом тщательно осматриваю уши — одно за другим, изучаю нос. Когда я была маленькой, то проверяла и в других местах, но теперь уже как-то неловко. Сокровище — маленький куриный бог — находится у папы в нагрудном кармашке.
— Пап, а почему вы с мамой разошлись? Из-за Наташи?
Он вздрагивает.
— Нет, Наташа тут ни при чём.
— А почему тогда?
— Понимаешь, просто мы с мамой не сошлись…
— Характерами? Пап, не надо, а? Ты не думай, что я маленькая. Я уже давно выросла и всё понимаю.
— Знаю, — папа улыбается и треплет мне волосы. — Ты у меня даже не большая, а большущая! Вон какая вымахала!
— Толстая, да?
— Ты? Толстая?! Покажи мне того, кто это сказал, и я откушу его гнусный язычишко!
— Так мама говорит — не толстая, конечно, а в теле.
— В здоровом теле — здоровый дух! А знаешь, что?
— Что?
— Не знаешь? — хитрит папа.
— Ну что, что?
— Ты — самая красивая девочке в нашем городе! Нет, на всём черноморском побережье! Да нет же! Во всей галактике, включая Венеру, Марс и окрестности!
— Скажешь тоже… — я забираю у папы шляпу. — А вот если бы ты, например, был парнем, ну, моего возраста. Ты бы обратил внимание на такую, как я?
— Не то, что обратил — я бы сразу повёл такую, как ты, под венец!
— Пап, хватит прикалываться! Я серьёзно.
— Серьёзно? Обратил бы. А что, уже есть кандидаты на вакантное место твоего жениха? Кого мне вызвать на дуэль? — он делает резкий выпад вперёд — в руке невидимая рапира.
Какие они всё-таки разные — папа и мама. А ведь полюбили же когда-то друг друга. Поженились, меня родили…
Словно прочитав мои мысли, папа говорит:
— Мы с твоей мамой познакомились, ещё когда студентами были. Я её один раз увидел — на лекции, в поточной аудитории — и сразу понял: это — моя будущая жена.
— Как ты это понял?
— Не знаю… Почувствовал. Два года за ней бегал, но мама у тебя гордая. Посмотрит на меня так свысока и говорит:
— Ты, Фомин, мал ещё, чтобы о женитьбе думать. Выучись сначала, на работу устройся, потом и поговорим.
— А ты?
— Ну я и выучился, устроился на работу в НИИ. Прихожу к твоей маме и спрашиваю:
— Теперь пойдёшь за меня?
— Теперь да, — говорит. — Только я тебя умоляю, сбрей, пожалуйста, эту свою синюю бороду — она колется.
— А она у тебя синяя была?!
— Да нет, это мама так фигурально выразилась.
— Ааа… И ты сбрил?
— Сбрил, и мы сразу же поженились. А потом ты родилась.
— А потом?
— Потом… — с папы на секунду слетает его весёлость. Но только на секунду. — Потом у меня опять борода стала расти. Каждый день новая, представляешь? Вообще, у геологов у всех так… Понимаешь, жизнь у нашего брата сложная была — безденежье, командировки, неприкаянность вечная… Вот мама не выдержала и уехала и тебя с собой забрала. А когда я за вами приехал в деревню, сказала, что уже всё. Всё кончено.
Некоторое время мы молчим.
— А мне она сказала, что ты умер. И что баба Лиза умерла.
Папа смотрит на меня с каким-то странным лицом. Как будто на него северный ветер дунул.
— Она так сказала?
— Да. И письма твои никогда мне не показывала.
После этого папа больше уже не шутил и не веселился. Он довёз меня до дома и уехал, так ничего и не сказав.
* * *
Когда ты влюблён в какого-нибудь человека, то всё время думаешь о нём. Может, даже и не хочешь думать, а всё равно думаешь. Само собой так получается. А ещё об этом человеке хочется постоянно говорить. Наверное, потому, что он поселился у тебя внутри и сидит там двадцать четыре часа в сутки. Когда ты спишь — он тебе снится, а когда бодрствуешь — тоже хочет бодрствовать вместе с тобой. Просто ему скучно сидеть там у тебя внутри, и он вылезает наружу.
Мне хочется думать и говорить о Максиме (Боже, Боже, я люблю его до смерти!). О том, какой он необыкновенный и какие необыкновенные он рисует картины! О том, какие у него морские глаза! О том, что сегодня на большой перемене, после математики, он сказал:
— Я в буфет. Тебе хот-дог купить?
Купить ли мне хот-дог? Да! Купи мне хот-дог, плиз, плиз! А лучше пойдём в буфет вместе, вместе отстоим в очереди и вместе купим по хот-догу и сок. Мы будем стоять у перил между третьим и четвёртым этажами, есть хот-доги, запивать их апельсиновым соком и болтать. О чём? Неважно! Можно попросить Максима, чтобы он рассказал о затонувшей бригантине, которую летом нашли дайверы — совсем рядом с берегом. Максим видел, как её поднимали со дна, — всю в ракушках и водорослях. Он рассказывал про это мальчишкам в классе, я слышала. Или можно спросить, какой фильм он смотрел недавно или какая у него любимая компьютерная игра. А ещё лучше попросить, чтобы он помог мне разобраться со смартиком. Я научилась пока только звонить и отправлять эсэмэски.
Я читала в «Космо» у Дины, что, если хочешь понравиться парню, надо попросить его о помощи. Они это просто обожают, мужчины. Сразу чувствуют себя сильными и нужными — это такой врождённый инстинкт с доисторических времён.
И я хочу ему сказать: «Давай пойдём в буфет вместе».
Но тут к Максиму подходит Чиж, Андрей Чижевич. В ушах у него сверкают камни, и он уверен, что похож на Дэвида Бекхэма — такой же крутой футболист и стильный мэн.
— Пошли похаваем?
И Максим, конечно, уходит — ведь они лучшие друзья.
А я — кто ему я? Даже ответить не могу нормально, когда спрашивают, хочу ли я хот-дог.
Максим исчезает в коридоре, а Чижевич в дверях вдруг оборачивается и орёт:
— А Макс у нас ужасный бабник — у него все бабы ужасные!
Как смешно!
И я опять сижу за партой одна, и думаю о Максиме, и хочу о нём говорить. Но с кем?
С мамой нельзя — она не поймёт. Скажет: «Не забивай себе голову всякой ерундой, тебе надо учиться!» С папой? С ним как-то неловко говорить о таких вещах, всё-таки он мужчина. Может, с Диной?
