— Довязала, — шепчет она, — и положила на скамейку.
Я зеваю, киваю и вылезаю из тёплой постели — будить Стёпку. Но Стёпка и так не спит.
— Где? Где задание? — бросается он к нам от дверей.
— Вон, — я показываю на скамейку в коридоре.
На ней спит медсестра, укрывшись простынёй.
— Так это же Тося, — разочарованно шепчет Стёпа.
— Выше нос. Ты же обещал всему верить. Посмотри на другую скамейку.
— На ней пусто.
— А кто должен быть?
— Не знаю. А, другая медсестра. Лидка.
— Правильно. Посмотри, что там лежит.
Стёпка спешит к скамейке и, обнаружив связанное Аней страшилище, еле сдерживает крик ужаса.
— Вот именно, — говорю я, — Лидка — не просто медсестра. Она колдунья.
— Как? — пугается Стёпка.
— А вот, смотри, на ночь она превращается в такую вот куклу.
— Вот почему она такая злая!
— Да. Надо её обезвредить и сделать доброй.
— А как?
— Понимаешь, у колдуний — самое опасное место — рот. Они им заклинания выкрикивают. Поэтому Лидку можно обезвредить только когда она в маске.
— Но она не носит маски, — возражает Стёпка, — хотя нет, носит! Она завтра на операцию маску нацепит.
— Вот именно. Короче, агент Степан. Как только она на операции наденет маску на рот, сразу скажи: «Джигети джиг, джигети джиг». И она станет доброй.
— Запомнил, — кивает важно Степан.
— Ну ты и врушка, — шёпотом восторгается Аня, провожая меня в палату, — я бы так никогда не смогла.
— А я бы такую куклу убедительную никогда не связала бы. Бр-р, вот страшила. Даже мне не по себе стало.
— Погодите, — окликает нас Стёпка тихо, чтобы не разбудить спящую Тосю, — а как же я на операции говорить буду? Мама говорит, я засну.
— А у тебя средство от засыпания есть, забыл? — говорит Аня.
— А ты неплохо учишься, — удивляюсь я, когда довольный Стёпка возвращается к себе.
— Угу. Только тебя учить вязать всё равно не стану, извини. Терпеть не могу кого-то учить.
Утром Лида увозит на каталке в операционную Стёпку. Он маленький, лысый, голый, под одной простынёй.
Но не напуган ни капельки: напряжённо смотрит на Лидку, ожидая, когда же она нацепит маску.
Мы околачиваемся у дверей его палаты.
— Только вот как нам Стёпку убедить, что Лида перестала быть ведьмой? — размышляет Аня. — Она же не вернётся к себе на скамейку. И добрее вряд ли станет.
Мы с Жучком думаем-думаем, но ничего не приходит в голову ни мне, ни ему.
— Ой, — подскакивает Аня, — а мы «вуду»-то со скамейки не забрали!
Мы спешим к лавочке, но она пуста.
— Наверное, уборщица выбросила, — с сожалением говорит Аня, — жалко, там очень интересная вязка была.
Наконец привозят Стёпку. Он белый-белый, но дыхание ровное. Лида осторожно перекладывает его на кровать, помогает матери закутать в одеяло, натянуть-тёплые шерстяные носки. После наркоза всегда жутко мёрзнешь. Когда он приходит в себя и откашливается, то первым делом шепчет:
— Задание выполнено.
— Молодец, агент, — шепчу я в ответ, — будешь представлен к награде.
— Надо же, — удивляется Стёпкина мать, — в первый раз он не ревёт ни до, ни после. И поел вчера. Всю колбасу слупил.
— Растёт, — говорит соседка по палате, — мой, правда, только в восемь рыдать перестал. А может, сейчас другие средства для наркоза применять стали, которые не так нервную систему разрушают. Девчонки, уходите, не дышите своими микробами на пацана.
В коридоре — тихая ругань. Снова Лида и тётя Тося.
— Да спи где хочешь! — говорит тётя Тося.
— Не надо мне! Я знаю, что это! Это не просто кукла. Это кукла «вуду»! Кто-то ворожит, подкладывает на моё место всяких кукол. Знаю я их, сначала кукла моё спальное место займёт, потом работу отнимет, а потом на мужа перекинется. А мне он не просто достался.
Она показывает на свои кудрявые волосы и густо обведённые глаза.
— Так что, Тося, вы можете не верить ни во что, а я пошла в пятую — капельницы ставить. И ещё там кому-то лоб надо было подбрить перед пункцией.
— Я же говорю — глупая, — смеётся Тося вслед Лиде, — куклы какой-то испугалась.
— Ой, Жучок! — подскакивает Аня как раз тогда, когда мой Жучок исчезает, махнув лапкой на прощание.
— Жёлтенький?
— Ага.
— Это твой. Что говорит?
— Что надо Стёпке награду идти вязать. Он прав. Я сейчас такую классную вязку для медали придумала, как настоящая будет, из золота.
Гипнотерапия
— Ты что, ещё никогда не целовалась?
Аня округляет глаза.
— А что? — смущаюсь я. — Мне всего тринадцать. А ты что…
Я умолкаю. Даже сам вопрос про то, с кем могла целоваться вечно болеющая Аня, кажется мне грубым.
— Ещё в двенадцать, — хмыкает она.
— Но…
Я растеряна. Мне хочется, чтобы меня зачем-нибудь позвала мама, чтобы у меня было время переварить то, что я услышала. Но она, как назло, застряла с кем-то в коридоре.
— Я же в спецшколе учусь, — поясняет Аня, указывая на свою лысую голову, — а там почти все считают, что нужно всё делать сегодня, потому что завтрашнего дня может и не быть.
— А твоя мама знает?
— Пусть спасибо скажет, что я только целовалась. А не курила какую-нибудь гадость, и вообще…
Аня берётся за вязание. Она вяжет мне красный шарф в белую клетку. Ей скоро на выписку, хотя и временную — на месяц.
— И вообще, — продолжает она, — я не считаю, что надо успеть всё сегодня переделать. Жизнь похожа на вязание. Если вяжешь спокойно, будет красивая вещь. А если торопишься и пропускаешь петли, получится неровно и с дырками.
— Таша!
Моя мама просовывает голову в палату.
— Таш, болтаешь? Ладно, тогда и я с тётей Олей ещё покалякаю.
— Уже не болтаю.
Я вскакиваю с кровати. Мне хочется побыть одной, подумать над всем, что сказала Аня. Как же это получается: мы ровесницы, а она понимает в жизни гораздо больше?
