— Да ну… Я больше север люблю. Я хотела бы в Швецию поехать. Там музей Астрид Лингрен. Муми-тролли всякие.
Я киваю и делаю вид, что верю. На самом деле, понятно: Серому десять лет. Он на четыре года младше, разве это ухажёр? Хотя я с удовольствием помечтала бы о поездке в Грецию хоть с вахтёршей Галюхой, вечно опухшей и сердитой. Подальше от декабрьских морозов.
Ане сделали двухнедельный курс химиотерапии, но почему-то никак не выписывают. А мне и наружный шунт убрали, и новый поставили, но после операции ещё десять дней отлежать положено. Вот мы и «лежим».
Мы спрятались у Галюхи в каморке на первом этаже. Сама вахтёрша, толстая, в синем халате спит, повернувшись к нам спиной.
Мы сидим за её столиком, зажгли спонсорскую свечку с логотипом на немецком языке и заварили в стаканах фруктовый чай из пакетиков. Только сильный привкус ананаса и манго может перебить тухловатый запах больничной воды.
— Мы, — говорю, — Ань, древнегреческие боги. Я — Гера, жена Зевса. А ты — Арахна.
— Как паук? — поморщилась Аня.
— Да нет. Такая мастерица была, вязала хорошо. Тьфу, она же не бог. Ладно, тогда будешь Афиной. Это дочь Геры и Зевса. А Галюха — это Зевс, мы с тобой его усыпили и теперь хотим как-нибудь нахулиганить. Эти греческие боги всё время как-то хулиганили.
— Как?
— Ну, давай превратим ночь в день! Представляешь, только Тося оливье по тарелкам разложила, только мамы по пластиковым стаканам шампанское разлили, а тут хоп! И день!
Аня улыбается и греет руки о стакан с чаем. Нам хорошо в каморке. Очень не хочется подниматься в отделение к своим. Новый год — самое тоскливое время в больнице.
Спонсоры, конечно, посылают сюда Дедов Морозов. Они читают нам стишки про ёлочку, дарят раскраски и фломастеры. Раскраски мы сразу мамам отдаём. Они разрисовывают петушков и котиков, а потом хвастаются друг перед другом:
— А я хвост зелёным покрасила.
— А у меня лапы оранжевые.
Но ужасно не это, а то, как они говорят друг другу, героически улыбаясь:
— Ну что ж такого, что в Новый год загремели, подумаешь! Конечно, всякое бывает!
А у самих в глазах тоска. Ненавижу враньё. Сама всегда стараюсь правду говорить.
— У меня, Ань, никакого подарка для тебя нет, честно.
— И у меня.
— Да ладно. Ты от меня целый день вязанье прячешь.
— Да там ещё не пойми что… и не закончено…
— Всё равно. Ты мне хоть полподарка свяжешь, а я тебе что? Вообще-то я выбрала тебе одну штуку. В том рукодельном магазине на Ленинском, куда ты меня летом затащила. Но купить не успела. Из-за шунта этого.
— Больно было его менять?
— Нет. Чего это ты о смене шунта задумалась?
— А вдруг мой засорится?
Ане поставили шунт недавно, и она только привыкала к нему. Её опухоль месяц назад закрыла отверстие, через которое лишняя жидкость вытекает. Я своего шунта не боюсь, привыкла.
— С чего он мог засориться? Не надо думать о плохом. Давай веселиться, праздник всё-таки. Нам с тобой, Афина, надо превратить любого, кто войдёт в больницу, в козла. Или в черепаху.
Я отхлёбываю фруктовый чай.
— Афина, а ты чего божественный нектар не пьёшь?
— Прости.
Она подносит к губам стакан, но тут же ставит его обратно.
— Мутит, — с трудом говорит Аня, — а вдруг он уже засорился?
— Не смеши мои бахилы! Ты же слопала кусок торта и не поморщилась! А когда шунт не работает, то еду хочется скатать в ком и влепить в стену.
— Какую еду? — улыбается Аня.
— Ну, всю. Шпроты, оливье, мороженое, шоколад, колбасу, даже рыбу! Сырую! И фарш на котлеты! Всё скатать и — бабах об стену!
Она снова улыбается, но вяло. А потом трёт глаза.
— Кстати, про «бабах», — говорю я, — знаешь, как мы развлекались в школе на продлёнке?
Я хватаю чайный пакетик, засовываю его в стакан, жду, пока он снова набухнет, а потом подкидываю его вверх. Пакетик прилипает к потолку прямо над головой спящей Галюхи.
— Ой! — вырывается у Ани.
Я внимательно слежу за пакетиком.
— Креке… Пеке…
— Не надо! — смеётся Аня.
Пламя свечи дрожит, и кажется, что Анино лицо сияет. Почти не видно, как оно осунулось.
— А чего она спит? Ей двух великих богинь сторожить надо! Вдруг нас украдёт какой-нибудь древний грек? Эй, Зевс, сейчас на тебя шлёпнется жаба!
— Поймай его! — сквозь смех просит Аня, еле выговаривая. — Пусть дрыхнет. Никто нас не украдёт. Никому мы не нужны.
Словно в ответ на её слова открывается входная дверь. Кто-то топает, стряхивая снег. Мы видим девушку в короткой бежевой дублёнке и лаковых сапогах. У неё остренькие черты лица. На голову накинут белый шарф, из-под которого торчат мелко-мелко навитые кудряшки светлых волос.
— В Финляндию, на три дня, — говорит девушка в мобильник, прижатый к уху. Потом хихикает и откидывает со лба кудряшку.
— Нет, не с Сашкой. Деды Морозы столько не зарабатывают. С Михаилом. С которым в клубе познакомилась. Сашка не знает. Представь себе, не стыдно. Я не виновата, что у Сашки нет денег. Это его проблема, правда? Успокойся, не узнает. Просто хочу и о себе подумать. Михаил давно звал, а я отказывалась. Теперь решила отдохнуть. Уезжаю вечером. Сейчас последний вызов отыграем и всё, на вокзал. Сашка не догадается. Михаил звонил утром, а этот наивняга решил, что я с мамой разговариваю. Учись, подруга! Всё, чмоки, привезу тебе пару финских варежек!
Девушка очень хорошенькая. Она из другого мира — того, где праздник, конфетти и шампанское в фужерах, а не пластиковых стаканчиках. Мы с Аней присели на корточки и следим за ней в приоткрытую дверь каморки. Галюха по-прежнему храпит.
Я слышу, как Аня затаила дыхание. Я и сама не могу оторвать глаз от вздёрнутого носика, от изящной талии, затянутой широким ремнём поверх дублёнки, и грациозного движения, с которым девушка опускает телефон в сумочку. Она похожа на фею Динь-Дилинь из «Питера Пэна». Кажется, от одного её прикосновения исчезнут твои синяки под глазами и сухая кожа на руках, и ты засияешь, как ёлочный шарик.
Девушка снимает с головы шарф. Под ним обнаруживается маленький, похожий на ободок, серебряный кокошник. Ах, вот она кто!
Девушка снимает и дублёнку. Мы с Аней одновременно вздыхаем, втягивая в себя аромат её духов — нежный, свежий, как запах первого снега.
Девушка сдула пыль со стойки гардероба, положила на неё дублёнку и принялась что-то искать в сумочке.
Хлопнула входная дверь. Влетел парень, высокий, несуразный, в коротком чёрном пальто и джинсах. Он похож на Дон-Кихота: тонкие и длинные руки-ноги, жидкая бородка. Под мышкой зажат посох, в руках два мешка.
