«Опять какой-то подарочек судьбы, — почуял Мир.
— Ну и хорошо, что была… Счастливая…
— Меня там папины друзья устроили в подростковый лагерь. Не в международный, не для олигарховых деток, а в маленький. Там были одни местные ребята… Мир, такие ребята!.. Я, после того как уехала, три дня ревела от тоски… Мир, ты не смейся.
Он тихо сказал:
— Зоя, разве похоже, что я смеюсь?..
— Не похоже. Я как раз поэтому к тебе. Ты ведь тоже собираешься пойти под парусами… А мы там ходили на шлюпках, был даже поход до Евпатории… Там такие инструкторы замечательные, из яхтсменов. А был еще старый руководитель, пенсионер. Он даже не официальный вожатый, а как бы шеф от флота. Капитан-наставник. Бывший штурман с трехмачтовой баркентины… На него как глянешь — сразу видно, что моряк с солью в каждой жилке. Но не суровый, на нем младшие пацанята буквально висли, как макаки на старом дубе…
— А как звали?..
— Тимофей Данилыч Яшин. Но чаще просто Данилыч… Мир, когда я уезжала и первый раз разревелась, он сказал: «Ты не стесняйся, в твоих слезах — облегчение. Чтобы меньше скучать, сочини про нас песню, ты ведь можешь… Про севастопольских ребят и про наш город…» Я размазывала слезы и кивала. И казалось, что в самом деле смогу… Город мы с ребятами исходили вдоль и поперек — и улицы, и причалы, и батареи… И всех мальчишек и девчонок я помню до сих пор…
Мир вспомнил, как они с Маком путешествовали по компьютерному Севастополю. Иногда чудилось, что по настоящему…
— Зой, а почему ты никому не рассказывала?
Она пожала плечами. Мир понял: стеснялась. Здесь ее привыкли видеть не такой. И догадался:
— Теперь написала песню, да?
Она покивала и, казалось, даже всхлипнула.
— Я несколько раз пыталась, но все было не то… Не посылать же им всякую попсу… А недавно оттуда позвонили ребята, сказали, что Данилыч умер. От инфаркта…
— Господи… — вырвалось у Мира.
И он подумал, что Зою теперь всегда будет грызть совесть: не успела. А еще подумал про Чука, про Константина Петровича и даже про Лухманова…
— Мирка, я все-таки написала песню. Хоть поздно, но все равно…
Он мельком отметил, что Зоя сказала «Мирка». Так его называли немногие: Мак, мама да иногда (нечасто) Маша Чешуйкина. Но сказал о другом:
— Зой, покажешь?
— Я об этом и прошу… чтобы ты послушал. И помог там поправить что надо… Я боюсь, но все равно хочу…
Мир нашел подходящие слова:
— Не бойся. Ты пой, будто перед теми ребятами. И перед Данилычем.
«И этим загладишь вину», — подумал он.
— Перед ними я тоже боялась бы, — прошептала она.
— Нет. Это лишь первые секунды. А потом — все нормально… Пойдем в каптерку…
Каптеркой называлась небольшая комната, где хранились казенные инструменты, запасные стулья и всякий реквизит для концертов. Мир выволок из угла некрашеный табурет, поставил перед Зоей, а сам спиной вперед прыгнул на подоконник. Прислонился к решетке.
— Зой, давай…
Она села и кивнула:
— Да, сейчас… Если это плохо, ты скажи честно…
— Скажу честно… Только я не думаю, что это плохо. Ты не бойся.
Она кивнула опять.
— Это как бы песня от имени старого человека, который смотрит на нынешних ребят и вспоминает свое детство.
Ясно, что она думала о Данилыче.
— Давай, — велел Мир.
Зоя кашлянула, словно сглатывая слезинку, и запела.
Голос был будто не ее, не Зойкин, а словно у Матвейки, когда они вдвоем с Миром пели об островах и ветре, только яснее и крепче.
Кажется, я сделался моложе
И спешу на берег вместе с вами,
Мальчики с коричневою кожей,
С белыми от солнца головами.
Будто бы я с вами одинаков,
В тонком теле нет ни грамма веса.
Мчимся мы среди пунцовых маков
По камням и солнцу Херсонеса…
Она замолчала, нерешительно, как-то просяще глянула на Мира. Он молча показал ей большой палец. Она сказала:
— Теперь припев. Он какой-то скомканный получился. Ну вот.
А у скал на каменные груды
Море плещет синеву и ласку.
Мальчики, храните это чудо —
Вам судьбой подаренную сказку.
— Дальше! — сурово потребовал Мир, потому что вдруг царапнуло в горле.
— Вот…
Встрепанный котенок ловит храбро
Клочья разлетающейся пены.
Мальчики охотятся на крабов,
Забегая в воду по колено.
А вдали белеют равелины —
Крепости, горячие от зноя.
Будет день безоблачный и длинный
С ясной беззаботной тишиною.
Только камни в тишину не верят:
Прячется в них сжатая тревога.
Мальчики, храните этот берег:
За него заплачено так много.
Она опять глянула вопросительно, и Мир снова сказал:
— Дальше, Зоя…
Она кивнула.
Здесь в легендах краткость телеграфа,
Потому что лишних слов не надо.
Рыжие осколки древних амфор
Смешаны с осколками снарядов.
Солнца луч на херсонесском храме,
На ресницах — радуги от влаги.
Ветер над стальными крейсерами
Вытянул Андреевские флаги.
В погребах спрессован старый порох,
Пусть он никогда не пригодится.
Мальчики, храните белый город,
Помните, что вы его частица.
Она прижала струны, кашлянула опять, помолчала, тихонько спросила:
— Ну что?
— Подожди… дай прийти в себя… Зойка, тебя должны наградить медалью «За оборону Севастополя». Потому что эта песня тоже его оборона. Как в давние времена…
— Мир, ты это по правде?
Он спрыгнул с подоконника, встал почти что навытяжку.
— Клянусь!.. Зой, ты поскорее пошли эту песню туда, тем ребятам…
— Да… — прошептала она. — Только жаль, что Данилыч не услышит.
— Как знать, — серьезно сказал Мир, обращая эту серьезность Зое и себе. — Может, люди, которые уходят от нас, все слышат… в дальних пространствах…
