Вторую половину хлопнули за тех, кто там… И пошли, конечно, разговоры…
– Пей, братва! Что нам еще осталось, – разглагольствовал Егорыч. – Долг мы свой выполнили, кровушки пролили. А что немца до Москвы допустили, в том нашей вины нет. Наша совесть чиста. Верно, братва?
– Верно. Мы свое сделали. Теперь на одной ноге прыгать будем, – мрачно подтвердил одноногий.
– И так удивительно, что остановили, – продолжал Егорыч. – Гитлер, гад, все рассчитал. Он думал, что мужик-то наш коллективизацией не очень доволен, что не будет мужик особо здорово воевать, а мужика у нас – две трети России. А он стал! Да еще как! Откуда такой фокус, Гитлеру не понять, весь его расчет кувырком. А раз мужичок стал воевать, немцу рано или поздно капут… Тут уж, братцы, народ…
– Ты что ж, рабочий класс за народ не считаешь? – вступил обезноженный.
– А много ли его, рабочего класса? Не так уж. В пехоте-матушке кто? В основном – мужичок из деревни. А в пехоте вся сила. Хоть ей без техники, конечно, тяжело, но и технике без нее – труба.
Володька развалился на стуле, покуривая, и с интересом слушал Егорыча, как слушал всегда на фронте рассуждения бойцов. Ох, как порой умно говорили, метко, в самое яблочко, в самую суть попадали… Народ все понимал. В этом Володька уверился на фронте окончательно. Это на собраниях жевал он резину, говоря трафаретные слова, а между собой… Послушать бы кой-кому.
Разговор на время иссяк, сделали перекур и молча потягивали пивко, несколько бутылок которого оказалось у Егорыча в НЗ, и в наступившей тишине ясно послышался какой-то шум в соседней комнате.
– Надюха! Не спишь? Заходи пивка выпить, пока осталось, – крикнул Егорыч.
– Не хочу, дядя Коля, – раздалось в ответ.
– Заходи. Один человек познакомиться с тобой хочет.
– Какой такой человек?
– Лейтенант один. Фронтовичок.
– Это мне без интересу. Вы бы лучше, дядя Коля, мне такого нашли, которого на войну не возьмут.
– Ладно, заходи. Нечего ломаться, а то пиво допьем.
Дверь приотворилась, и выглянула девушка с заспанным лицом, но веселыми, смеющимися глазами.
– Дай погляжу, что за человек, – сказала она и смело глянула на Володьку. – А вроде ничего лейтенантик, – усмехнулась, прикрыла дверь и уже оттуда добавила: – Сейчас зайду.
– Ну, как девка? – спросил Егорыч.
– Не разглядел, – ответил Володька.
– Не разглядел! Ты, парень, случайно, в одно место не контуженный? Мне бы твои годки – я бы разглядел. Мне бы на это времени много не потребовалось.
За стеной фыркнули… Володька чуть смутился, а Егорыч продолжал:
– Если в это место контуженный – скажи сразу. Не будем девку обнадеживать, – засмеялся он, а Володька смутился еще больше, так как из-за стены опять насмешливо фыркнули.
Минут через десять вошла Надя, чуть подмазанная, переодетая в другое, более нарядное платьице. Села, взглянула усмешливо на Володьку и прыснула смехом. Егорыч налил ей пива, подвинул стакан.
– Володимир, может, сообразим еще? Я достану, только по коммерческой, – спросил Егорыч.
– Давай. – Володька зашелестел тридцатками. – Сколько нужно?
– Половину я, половину ты. Двести пятьдесят.
– Держи.
– Ну, я моментом, – схватил Егорыч деньги и заторопился.
Надюха была, наверное, Володькиных лет, но казалась взрослее, держалась уверенно, чуть небрежно, видно зная себе цену и не особо придавая значения знакомству, а Володька, наоборот, стал вдруг скован, робок, как обычно, когда ему приходилось ухаживать за простыми девушками. Не знал, с чего начать разговор и о чем говорить. И он пока молчал, не оправившись еще от смущения, в которое привел его Егорыч своими подковырками.
Надя тоже молчала, только дрожали губы в усмешливой полуулыбке.
– Ну, чего молчишь, лейтенант? Не понравилась я тебе? Или вправду дядя Коля о контузии сказал?
Безногий, уже порядком осоловевший, приоткрыл глаза и грохнул хриплым смехом. Залилась и Надюха.
– Да нет, ты ничего… – промычал Володька наконец.
– Ничего? Тоже мне комплимент! – играя глазами и деланно возмущенно ответила она. – Знаешь, лейтенант, мне таких вот залетных не очень-то надо…
– И мне не очень-то ты нужна, – разозлившись, ляпнул Володька.
– А ты с норовом жеребчик, – рассмеялась она и хлопнула его по плечу. – Ладно, пошутили, и хватит. В отпуску ты или отмучился совсем?
– В отпуску, – хмуро ответил он.
– Когда обратно-то?
– В начале июля.
– Не много гулять тебе осталось, лейтенант… – посмотрела на него жалостливо и вздохнула Надюха.
Тут вернулся Егорыч, со стуком поставил бутылку на стол, начал разливать.
Безногий накрыл свой стакан ладонью.
– Пойду я, Егорыч… Мне теперь много пить нельзя. С твоей лестницы спускаться – как бы последнюю ногу не сломать… – Он тяжело поднялся, оперся на костыли и заковылял к двери. – Бывайте…
– Страшно обратно-то? – спросила Надя Володьку.
– Как тебе сказать…
– Ты кого спрашиваешь? – вступил Егорыч. – Ему страшно! Не видишь, что на груди у него? "За отвагу"! А за что, спросила? За разведку! А в разведке что главное? Смелость да сноровка. Я тебя с каким-нибудь тыловичком знакомить не стал…
– Хватит, Егорыч, – прервал его Володька, хотя пьяные похвалы приятно ложились на душу.
Надя опять посмотрела на Володьку, опять вздохнула.
– Жалко мне всех вас, – задумчиво произнесла она. – И себя жалко… Перебьют вас всех на этой войне…
– Для тебя останется кто-нибудь, Надюха, – сказал Егорыч. – Я тебе полный наливаю – штрафную.
– Наливай, – безразлично ответила она, взяла стакан, подняла. – За тебя, лейтенант, чтоб живым остался…
– Поехали, – ударил Егорыч по стаканам.
Помнил Володька, что еще два раза шарил он по своим карманам, выгребая последние уже тридцатки, а Егорыч бегал куда-то, а пока его не было, Надя брала его голову в свои руки, притягивала к себе и как-то задумчиво, медленным, долгим поцелуем целовала его в губы, потом отодвигалась, глядела в лицо затуманенными глазами и шептала:
– Жалко мне тебя, лейтенант, жалко…
Затем приходил Егорыч, и опять глотал Володька водку под какие-то, казавшиеся очень важными, разговоры…
– Ты не смотри, что он молоденький такой на вид, – шумел Егорыч. – Он ротой командовал. Понимаешь – ротой. Это сто пятьдесят гавриков. Поняла?
– Поняла, – лениво отвечала Надя. – Только целоваться не умеет герой-то твой…
Володька возмущался и уже не стеснялся Егорыча.
