«Ля», – говорю я, потому что он явно пытался сыграть «ля».
«Брат мой! – поворачивается он к индейцу. – Вот он, перст Провидения! Я предупреждал юного Шванкфельдера, что если он еще раз убежит играть на пристань, то пусть пеняет на себя. Теперь погляди на этого мальчика и скажи мне, что ты о нем думаешь».
Пока индеец меня разглядывал, прошло, наверное, несколько минут. На стене висели часы с музыкой, и они как раз начали бить, а потом открылась дверца и появились танцующие куколки… И все это время он не отрывал от меня глаз.
«Хорошо, – произнес он наконец. – Мальчик подходит».
«Хорошо, – повторил Тоби. – Теперь я буду играть на скрипке, а ты, брат мой, споешь псалом. Ты, мальчик, ступай вниз, в пекарню, и скажи им, что ты будешь за Герта Шванкфельдера. Лошади под замком. А будешь задавать вопросы – пеняй на себя».
Эти двое принялись распевать псалмы, а я спустился вниз, к старому Конраду Герхарду. Он ничуть не удивился, услышав, что я «буду за юного Шванкфельдера». Он хорошо знал Тоби. Его жена молча взяла меня за руку и увела на задний двор. Там она вымыла меня, подстригла мне волосы «в кружок» при помощи перевернутой миски, а потом она уложила меня спать – и, боже ты мой, как мне спалось! Как сладко мне спалось в этой комнатке за печкой, с окошком, выходившим на цветник!
Я еще не знал, что в тот же вечер Тоби побывал на «Амбускаде» и выкупил меня у доктора Карагена за двенадцать долларов и дюжину склянок целебного индейского масла. Карагену понадобились новые кружева для камзола, а я, он думал, все равно не жилец, вот и согласился списать меня «по болезни».
– Молодец Тоби, он мне нравится! – сказала Уна.
– Так кто же он был такой? – спросил Пак.
– Аптекарь Тобиас Хирте, Вторая улица, дом сто восемнадцать, торговля чудодейственным маслом племени Сенека! – отбарабанил Фараон. – Тоби по шесть месяцев в году жил среди индейцев. Но не забегайте вперед: пусть мой рассказ идет «своим ходом» – как, бывало, наша гнедая кобылка сама находила дорогу в Лебанон.
– Да, а почему он держал ее под замком? – вспомнил Дан.
– Это он так шутил. Он держал свою лошадку в конюшне трактира «Олень», а над конюшней висела вывеска скобяной лавки… Когда к нему приезжали его друзья-индейцы, они ставили своих пони туда же. Я приглядывал за лошадьми, а чаще всего сидел дома и скатывал пилюли, пока Тоби играл на скрипке, а Красный Плащ разучивал псалмы. Мне у них нравилось. Вкусная еда, легкая работа, чистая одежда, сколько угодно музыки, а вокруг – тихий, улыбчивый немецкий люд, зазывавший меня в свои ухоженные садики.
В первое же воскресенье Тоби взял меня с собой в церковь: он состоял в Моравской общине. Церковь у них тоже была в саду. На женщинах были крахмальные чепцы с длинными загнутыми наушниками и шейные косынки. Они входили через одну дверь, а мужчины – через другую. И еще было там блестящее медное паникадило, в которое можно бы глядеться, как в зеркало, и мальчишка-негр, что раздувал мехи, когда играли на органе. Тоби мне поручил нести свою скрипку и всю службу пиликал, как Бог на душу положит, не обращая внимания на певчих и орган. Но довольные прихожане не желали никакого другого скрипача. Простодушные были люди! Они, помню, забирались по нескольку человек на чердак и мыли друг дружке ноги, чтоб научиться смирению. Хотя, видит Бог, уж они-то в этом не нуждались.
– Как странно! – сказала Уна.
У Фараона заблестели глаза.
– Я много чего повидал на свете и кого только не встречал, – усмехнулся он, – но нигде больше не попадались мне такие добрые, тихие, терпеливые люди, как эти братья и сестры – прихожане Моравской церкви в Филадельфии. И никогда я не забуду то первое воскресенье: как пахло персиковым цветом из сада пастора Медера и как я слушал проповедь (служили в тот раз по-английски) и глазел на всю эту чистоту и свежесть, и вспоминал темный твиндек на «Амбускаде», и не верил, что прошло всего шесть дней! Мне-то казалось – так бывает с мальчишками, – что эта новая жизнь началась давным-давно и будет продолжаться вечно… Плохо же я знал Тоби!
В то же воскресенье, едва часы с музыкальными куклами пробили полночь, я вновь услышал его скрипку. Я дремал на полу под клавесином, а Тоби только что поужинал – как всегда, поздно и плотно.
«Герт, – говорит он, – седлай лошадей. Да здравствует свобода и независимость! Цветы расцветают, и птицам пришло время петь! Мы едем в Лебанон – в мою загородную резиденцию».
Я протер глаза и побежал в «Олень». Красный Плащ уже был в конюшне и седлал свою лошадку. Я упаковал седельные сумки, и втроем мы выехали на Скаковую улицу и при свете звезд поскакали к переправе.
Так началось наше путешествие. Если ехать в глубь страны, от Филадельфии к Ланкастеру, такой цветущий, плодородный край открывается взгляду, такие славные немецкие городки! Уютные домики, переполненные амбары, тучные коровы, дородные женщины, и крутом такая тишина и покой – ну просто как в раю, если бы там занимались сельским хозяйством.
По дороге Тоби торговал лекарствами из наших седельных сумок и пересказывал всем желающим последние новости о войне. Он и его зонтик на длинной ручке были здесь таким же привычным явлением, как почтовая карета. Мы принимали заказы на знаменитое масло племени Сенека, секрет которого достался Тоби от соплеменников Красного Плаща, а на ночь мы останавливались у друзей, вот только Тоби вечно затворял все окна, так что Красный Плащ и я предпочитали спать снаружи. Там нет ничего опасного, разве что змеи, но они сразу уползают, если пошарить палкой в кустах.
– Мне бы понравилась такая жизнь! – заметил Дан.
– Отличные были деньки, ничего не скажешь. Утречком пораньше, пока не жарко, запевает дрозд. Вот кого стоит послушать! А днем, когда долго едешь верхом по жаре, и вдруг дорога нырнет в сырую низину и оттуда потянет холодком и диким виноградом – по мне, так слаще запаха и не бывает, разве что под соснами, в самый полдень. На закате начинают петь лягушки, а попозже, как стемнеет, в кукурузе танцуют светлячки. Ох, светлячки – вот это красота!
Мы были в пути с неделю или побольше, сворачивая то на юг, то на север, объезжая городок за городком: после Ланкастера нас ждал Бетлехем, потом – Эфрата, потом… неважно, мне просто нравилось путешествовать. В конце концов мы дотрусили до Лебанона, сонного городка у подножья Блу-Маунтинз – Голубых гор. Там у Тоби был домик с садом, где чего только не росло. Оттуда он каждый год отправлялся на север, чтоб пополнить запасы чудесного масла, которым его снабжали индейцы племени Сенека. Они это масло никому не продавали, только Тоби, а сами лечились у него пилюлями фон Свитена, считая, что они помогают куда лучше их собственных лекарств. Перед Тоби они благоговели, а он, конечно, старался сделать из них Моравских братьев.
