Приезжавшие из-за Саян сообщали, что на берегу Уса – напротив скалы Сахарная Голова – появились букеты цветов и даже венки. Все знали, что на этой скале во время Гражданской войны был уничтожен отряд казаков и добровольцев, пытавшихся остановить армию красных партизан, шедших с севера в Урянхай. Красные окружили отряд; те, кто решил не сдаваться в плен – понимали, что их ждет, – прыгали в Ус и, конечно, разбивались в мелкой каменистой реке…
Изменилось тогда, в начале восьмидесятых, отношение и к Анне Семеновне. Одни смотрели на нее волком как на внучку большевиков, другие – с почтением, тоже как на внучку, но купцов, до поры до времени хозяев этих мест.
Несколько раз подходил старый тувинец Чеспей-оол, который когда-то – подростком – был чабаном у Игнатия Григорьевича. Гонял по степи овец… Прихватывая Анну Семеновну за локоть, Чеспей сипел остатками связок: «Мы тогда-то с Игнатяй Григорычи всё золот прятали. В этом, пещере там, – махал свободной рукой на горы. – Многа золот прятали. Многа было. Забрать нада. Пора стала».
Анна отшатывалась от него, как от сумасшедшего. Лишь много позже – когда Чеспей умер – раскаялась, что не выслушала нормально. Если правда про золото, то сколько экспонатов в музее могло прибавиться. Пусть не в их – для этого охрану нужно усиливать, – но в республиканском… Хотя вряд ли дедушка что-то прятал, не такой он был человек. А с другой стороны… Ни в чем Анна Семеновна не стала уверенной, наблюдая за знакомыми с детства земляками.
Все эти перемены в людях удивляли и пугали ее, тогдашнюю молодую, но уже пожившую женщину. Ничего подобного в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые годы не было. Или же надежно скрывалось. Может, все эти долгие десятилетия собирались тот же Глушаков и его сверстники где-нибудь за баней и ждали, когда старая власть вернется; может быть, и готовились…
Работа в музее, изучение минусинских, кызылских архивов многое ей не то чтобы объяснили, а открыли. Узнала она, как страшно было жить в то время – после революции, как тяжело было выбрать правильную сторону, чтобы попросту уцелеть. А ведь немало появилось идейных. И с той, и с другой стороны. И у той, и у другой стороны была своя правда. И бились насмерть.
Анна Семеновна решила: если не защищать, то говорить об этих двух правдах, будущим поколениям показать людей, отстаивавших каждый свою правду, необходимо.
И она стала писать очерки о красном командире Сергее Кочетове и о есауле Бологове, о комиссаре Временного правительства в Урянхайском крае Турчанинове и о первом председателе Совета министров Тувинской Народной Республики Буяне-Бадыргы, о годах, проведенных в революционной Туве писателем Василием Яном, художником Гуркиным, востоковедом Алексеем Бурдуковым, о командире сибирского «Железного потока» Кравченко и генерале Бакиче, который со своим огромным, но голодным, почти безоружным отрядом пытался в декабре 1921 года занять столицу Тувы, чтобы перезимовать, а если получится – осесть там, в котловине Саян, основать свое маленькое государство.
Десятки и десятки фамилий, иногда даже без инициалов, встречаемых Анной Семеновной в документах, исторических книгах, после упорных розысков превращались в портреты людей с особенными судьбами. Большей частью – трагическими судьбами. Становилось страшно: если их Тува и окрестности, где и людей-то жило с гулькин нос, превращались в такой кровавый клубок, что было по остальной стране…
Многих земляков возмущала эта ее, как они говорили, всеядность. Люди не понимали, как можно одновременно добиваться строительства церкви и собирать биографии первых комсомольцев. «Твоего родного деда эти комсомольчики отсюда выслали, двадцать лет потом он по ссылкам мотался. Сродного деда свои же расстреляли. А ты им песни поешь. И-и!» – стыдили одни. «Этот Ян – из колчаковцев. И что, что потом книжки стал сочинять. Ты знашь, чего тут колчаковцы вытворяли? Казаки… Зверями были», – доказывали другие.
Анна Семеновна мучительно искала ответ и наконец нашла те слова, что примирили враждующие половины внутри нее самой: «Для истории важно всё и все. Мое дело – сохранять всё и всех».
Конечно, звучало это чересчур патетично, но на людей, кажется, действовало. Негодующих становилось меньше и меньше.
Впрочем, быть может, не ее слова действовали, а время снова стало меняться – после лихорадочных, бурных, а под конец и горячих восьмидесятых наступили девяностые. Народ бросился зарабатывать деньги, появились фермеры, новые купцы, промышленники… Потрепыхавшись года три и оказавшись у разбитого корыта, в колодках долгов, многие перестали чем-либо интересоваться, рвать жилы и глотку.
Одни тихо пили, другие вместо десятков гектаров возделывали свой огородишко, вместо стада коров ходили за одной. Третьи вовсе уехали, убежали.
* * *
В восемьдесят седьмом Анна Семеновна была назначена директором музея. Вернее, филиала. Вскоре ее усилиями Туранский музей стал самостоятельным. Это отделение было нужно не для простого повышения статуса – появилась возможность без согласований пополнять фонды, ездить на конференции, составлять планы и программы.
Анна Семеновна взялась за дело с жаром и энергией. Многое успела до всеобщего обнищания и одичания. В первые годы с размахом проводились Яновские чтения в селе Уюк. Анна Семеновна была их организатором. Приезжали писатели, литературоведы из Москвы, Ленинграда, Киева, Ашхабада, Ташкента, Минусинска – тех городов, где жил Василий Ян. Сотни читателей собирались. Возникла идея создать в маленьком Уюке Культурный центр дружбы народов. Построить светлое здание, проводить там конференции, открыть библиотеку книг по истории Азии… И уже почти решился этот вопрос.
Но бахнул девяностый год – страшный год для Тувы. Произошло несколько стычек на национальной почве, раздавались призывы, причем и от известных в республике людей, отделиться от СССР, снова стать независимым государством.
В тот август на чтения почти никто не приехал – отговаривались занятостью, нездоровьем, отсутствием денег, но ясно было, что ехать им попросту страшно… На несколько лет чтения стали мероприятием для нескольких человек. Хотя бывали неожиданные гости – например, приезд в девяносто втором году туркменского поэта Кокабая Курбанмурадова. Как он добирался из Ашхабада – целая одиссея. Но добрался, даже две дыни привез… Позже, когда напряженность спала, появились деньги, на прежний уровень чтения вывести не получилось. Другая эпоха настала.
О культурном центре новое руководство республики не хотело и слышать: «Зачем такое в Уюке? Сколько там жителей? Меньше тысячи? И отток происходит… Такому поселению и клуба достаточно». И как ни доказывала Анна Семеновна, что открытие культурного центра, конференции, выставки, чтения наверняка приведут к возрождению всего села, что издревле люди приходили и селились вокруг церквей, хурээ, культурных памятников, не помогло. Начальству удобнее всё стягивать в столицу республики, чем облагораживать маленькие городки, поселки. Впрочем, такое, как она замечала, по всей стране; хотя бывали и исключения – в какой-нибудь почти погибшей деревушке появлялось подворье монастыря или открывался музейчик, и деревня возрождалась…
