Глянул в сторону буфета. Конечно, прошлись и там – канистр со спиртом не было.
– И что, идти вас сейчас убивать? – спросил, никого конкретно не представляя: любой мог, и этот мог, который бензин продал.
Елтышев вскочил, быстро вышел за ворота. Огляделся. Улица была пуста, ни одного человека. В окнах домишек напротив красновато поблескивал отсвет заходящего солнца.
– Разбере-омся, – пряча за угрожающий выдох бессилие, повторил Елтышев.
Глава двадцать третья
Катилась жизнь под откос стремительно и неостановимо. И лишь огрубление души, какой-то пусть слабенький, но панцирь на ней не давали совсем отчаяться, свалиться и умереть. Да, может, и хорошо бы вот так умереть, как древние греки или былинные русские богатыри, но не получалось. Приходилось мучиться дальше и дальше, и неизвестно зачем.
У Валентины Викторовны обнаружили сахарный диабет в запущенной форме. Врач отчитал, как только ей стало чуть лучше:
– Следить нужно за собой, уважаемая, проверяться систематически. Организм дает сигналы, что с ним непорядок, и надо реагировать. Вы ведь давно чувствовали дискомфорт? Так или не так?
«С какой он Луны свалился? – мысленно удивилась Валентина Викторовна. – Дискомфорт…» И захотелось всё подробно, обстоятельно рассказать этому молодому симпатичному и строгому мужчине в чистом белом халате. Обо всем, что произошло с их семьей за последние годы. Что вообще произошло. Как наваливался этот дискомфорт… Надо же, слово нашел…
Тихо, без всхлипываний и рыданий, она заплакала. Отвернулась от врача и соседок по палате. Слезы щекотали кожу, проползали по лицу, скатывались в наволочку… Слышала, как врач досадливо поцокал языком, видимо, подбирая слова; так и не подобрал, ушел.
Почти неделю ее кололи лекарствами, ставили капельницу. Медсестер в больничке почти не было, поэтому за капельницей приходилось следить самой, и, осиливая дремоту, которая постоянно теперь морила ее, Валентина Викторовна глядела на бутылку над головой.
Соседки – пожилые, давно и тяжело больные кто диабетом, кто астмой, собранные здесь с разных деревень, – большую часть времени лежали на кроватях, вяло, словно по принуждению, разговаривали. Разговоры были всё о тяжелом – кто где умер, где у кого что опять украли, где мать от детей отказалась, где градом огород перемололо, где корова пала, у кого какие льготы отобрали…
«Неужели нет ничего хорошего?» – пыталась мысленно возмутиться Валентина Викторовна, перебирала в памяти произошедшее за последние годы и ничего хорошего не находила. Лишь далеко-далеко позади посвечивали – но не события, а ощущения от чего-то, что вспомнить никак не удавалось.
Муж приезжал каждый день. Привозил разные фрукты, шоколад, но врач, увидев однажды этот набор, устроил разнос:
– Да вы что?! У нее же сахарный диабет! – И стал сбрасывать из тумбочки обратно в пакет почти все гостинцы. – Нельзя! Нельзя!
Сахарный диабет… Почти сразу после переезда в деревню Валентина Викторовна почувствовала, что что-то с ней не то. Может, и раньше даже. Но поехать в поликлинику и узнать, что это, боялась. Пятьдесят лет – надеялась, это просто усталость скопилась, нервное истощение от проблем и несчастий. Но вот обнаружилось. Сахарный диабет. И это теперь до конца жизни. Уколы, диета, страх обострения, а главное – сознание, что болеешь и не вылечишься. И от вопросов мужа: «Как ты?» – ей хотелось разрыдаться уже не сдерживаясь, от души. Вырыдать всё.
Терпела. Смотрела на мужа, ждала от него ободрения. А он молчал. Сидел рядом с койкой, смотрел ей мимо глаз, вздыхал. И затем, вздохнув особенно глубоко, спрашивал:
– Что, поеду?.. Дом без присмотра.
– Езжай…
– Ты держись. Очень жду тебя.
– Да… – Но в то, что он действительно ее ждет, Валентина Викторовна не верила: что-то было в голосе мужа, в том, как он отводит глаза, пугающее, приводящее в отчаяние.
При выписке Валентине Викторовне выдали три бутылька инсулина, коробку одноразовых шприцев; врач прочел лекцию, как нужно питаться, как делать себе инъекции, каким образом получать лекарства, правильно их хранить.
– …Сердце у вас еще в порядке, но, если будете пренебрегать соблюдением режима, посадите. Плюс трофические язвы пойдут…
Кое-что Валентина Викторовна записала, что-то пропустила. Сейчас, после недели в больнице, в палате с пятью полуживыми женщинами, ей хотелось одного – скорее в свою избушку, на свой диван. К тому же после капельницы она чувствовала себя почти здоровой, окрепшей. Если бы не сознание, что она все-таки неизлечимо больна…
Около двух приехал муж; Валентина Викторовна быстро собрала вещи, села в машину. Поехали.
Николай молчал, напряженно глядя на дорогу. Вокруг всё вопило от радости – по обочинам краснели, синели, желтели десятки видов цветов, трава стояла чуть не в человеческий рост; дальше светились ярко-рыжие стволы сосен, а под ними, казалось, было полным-полно грибов. Больших, мясистых, нечервивых…
– Остановись, пожалуйста, – дрогнувшим голосом проговорила Валентина Викторовна.
Николай резко затормозил, даже зад «москвича» повело. Испуганно спросил:
– Что, плохо?
– Нет, ничего. По лесу хочу немного… подышать.
Она уже стала открывать дверцу, муж остановил:
– Эт… давай лучше домой. Надо скорей. Повадились к нам… уже два раза лазили.
– Что?
– Что… обворовали. – Николай тронул машину. – В первый раз спирт утащили, из вещей кое-что. Потом еще… Позавчера.
– Да ты что?! И кто?
– Хм, если б знать. Подозреваю, но как… Не мочить же всех подряд. Любой может. Сделал кой-кому внушение, да толку-то…
Известие о кражах лишило скопленных сил – будто выкачали изнутри эти силы; и когда Валентина Викторовна увидела во дворе белый, как ребра, брус только начатого (два года назад начатого) сруба, всё еще стоящую рядом с крыльцом, уже покрывшуюся ржавым налетом печку, штабели постепенно трухлеющих досок, силы окончательно покинули… Кое-как добрела до кровати на кухне. Села, потом легла набок. «Ну вот и всё, – подумалось, – последнее прибежище».
«Нет, не всё! Не всё!» – рывком поднялась и уже вслух повторила:
– Не всё!
Достала из сумки лекарства, два бутылька, как велел врач, убрала в холодильник, а один распечатала, взяла шприц, наполнила инсулином. Задрала кофту на пояснице… Когда колола, наткнулась взглядом на стоящего в пороге мужа. Он смотрел недоуменно и вроде как-то брезгливо.
– Вот так, – объявила ему безжалостно, – вот так и будет теперь. По три раза в день.
Кончился июль, начался август. Погода, слава богу, была для огородных посадок благодатная: два-три дня пекло, а потом налетала гроза, обрушивался ливень, короткий, но успевавший напитать землю теплой влагой. Но для людей такое чередование отражалось на самочувствии. Всё было тяжело, всё валилось из рук. Люди сидели в избах, закрыв окна ставнями, и лишь по вечерам слышались звуки жизни: где-то что-то пилили, ругались или ругали скотину, куриц, включали магнитофон, иногда даже сами горланили песни.
