Войдя в кабинет, Гаврилов делал себе кофе или чай, плескал в чашку на треть водки или коньяку, а затем вразвалку (недруги утверждали: шатаясь) направлялся к студентам.
С коллегами у Станислава Олеговича отношения сложились не более чем деловые. Он не допускал ни фамильярности, ни двусмысленных шуток, но и, почувствовав, что человек слишком холоден с ним, добивался объяснения и чаще всего восстанавливал нормальный деловой контакт. Но вскоре после начала эксперимента Гаврилов заметил, что почти весь преподавательский корпус стал проявлять к нему настороженность и чего-то словно бы ожидать.
«Чего они ждут? – пытался угадать Станислав Олегович. – Наверняка чего-нибудь стереотипного: чтобы я в морду кому-нибудь дал, уснул на коллоквиуме, попал в вытрезвитель. Интеллектуальной деградации, в общем, ждут, тем паче во всех популярных санпросветовских брошюрах так написано. Нет, господа, не дождетесь, Гаврилов пьет не как все!»
Этот общественный ажиотаж все-таки крайне его раздражал, и он постепенно начал с ним слегка поигрывать – совершать вполне умеренное, но отвечающее ожиданиям. Например, однажды устроил шумную выволочку лаборантке за беспорядок в учебной документации и добился ее увольнения; ввел более строгие условия приема экзаменов и зачетов – теперь студент должен был не только знать, кто такой Сократ и что значит «теология», но и обрисовать теорию Гаврилова «Интеллигенция и низовой слой»; во время летней сессии наотрез отказался принимать зачет у одного строптивого умника, несмотря на просьбы декана, и это привело к большому переполоху, так как родители студента через суд потребовали вернуть полторы тысячи долларов, вложенных в обучение сына. Как-то Гаврилов более трех часов спорил с преподавателем истории России ХХ века о том, что любая иномарка лучше любого отечественного автомобиля в принципе. Станислав Олегович отстаивал достоинства иномарок; спор его всерьез распалил – вернувшись домой, он открыл гараж-ракушку и раскурочил свои «жигули» ломиком для колки льда…
Так или иначе, хотя ничего противоправного и общественно опасного (уничтожение машины – это его личное дело!) Гаврилов не совершал, с ним стали вести воспитательную работу, и даже грозились уволить из университета, и тем основательно подпортили последний год его алкогольной гармонии (но не пятый, как он намечал перед началом эксперимента, а третий, так как эксперимент пришлось, к сожалению, прекратить раньше. Впрочем, прекратил его Гаврилов отнюдь не из-за боязни репрессий).
Вечера он проводил, как правило, в кругу семьи.
Установив на журнальном столике бутылку «Финляндии» и тарелочку с маслинами, Станислав Олегович вместе с женой и сыном смотрели телевизор. Алкоголь настолько обострял наблюдательность и мышление, что у Гаврилова проявились возможности на грани экстрасенсорики, в которую он сам, надо отметить, мало верил. Но как объяснить, что он угадывал любой сюжет любого фильма, предсказывал, кто из персонажей умрет, а кто нет, и жена с сыном наконец перестали подпускать Гаврилова к телевизору.
Тогда он укрывался в своем кабинете и ставил на проигрыватель привезенные из Америки пластинки. И, господи, как замечательно слушалась музыка! Она доставала Станислава Олеговича до самого дна, до загадочной эмоциональной тьмы, которая в период эксперимента всегда была рядом, до страшного близко…
В плане творчества эти годы он считал невероятно плодотворными. Голова работала на повышенных оборотах – все время возникали новые и новые доказательства его теории, рождались мысли о литературе, о дошкольном воспитании и школьном образовании, о христианстве и многом, многом другом.
Он записывал плоды мышления, как один оригинальные, свежие, бесспорно мудрые, и складывал листочки, салфетки, разодранные сигаретные пачки (записывал в пылу вдохновения на первом попавшемся под руку) в огромную коробку из-под музыкального центра «LG», что стояла посреди его кабинета… Позже, уже закончив эксперимент, он запихал все написанное в компьютер, и таким образом получился файл с названием «Куча» мегабайта на три с половиной. И ежели Гаврилову требовалось нечто оригинальное для очередной статьи или рецензии, он залазил в «Кучу» и обязательно находил подходящее. По его самым скромным расчетам, оригинального там заготовлено вперед лет на десять-двенадцать.
Накануне окончания эксперимента со Станиславом Олеговичем произошел поистине мистический случай, показавший, как далеко от мелких общечеловеческих проблем он оторвался. Он сделался почти органичным в мире великой природы и одновременно – ее драгоценным венцом.
Как-то раз Гаврилов сидел на скамейке в парке культуры и отдыха «Красная Пресня» с бутылкой «Миллера». Был март, оттепель, а на скамейке – корка размокшего льда. Чувствуя, как сквозь пальто и брюки к его телу ползет холодная сырость, Станислав Олегович громко справедливо ругал дворников за плохое выполнение своей работы; он был не на шутку обижен и почти кричал: «Дармоеды! Еще зарплату им платят! Квартиры им в Москве подавай! Скоты! Работать надо, а не водку жрать!» И вдруг нечто мускулистое, круглое, похожее на черно-коричневый мяч, метнулось к Гаврилову. Он уже изготовился пнуть этот мяч, но вовремя – поистине к счастью! – увидел у ног своих питбуля. Да, питбуля, что олицетворяет собой чистейшую злобу, способного за пару секунд разорвать на куски все живое. «Рекс, фу! Ко мне!» – закричала дурным от ужаса голосом женщина с поводком в руке и побежала к собаке. Но Рекс повел себя совершенно несвойственно для питбуля – смиренно, по-сыновьи он положил свирепую морду на колени Гаврилову. А Гаврилов довольно бесцеремонно потрепал собачьего монстра за загривок.
«Вы что, кинолог?» – спросила потрясенная женщина. «Нет, я Станислав Олегович Гаврилов», – ответил он. «Господи, а я так перепугалась!» – «Чему?» И, заикаясь от волнения, женщина сообщила, что Рекс профессионально поставлен на охрану, то есть обучен без страха бросаться на любого чужого. Он уже искусал вот так же на улице двух человек… Станислав Олегович хотел было спросить, а почему в таком случае на Рекса не надевают намордник, но сразу раздумал. Зачем столь земные вопросы, когда налицо явный знак: никакие помехи и угрозы, никакие, обобщенно говоря, питбули не собьют его, Гаврилова, с пути. Ему отныне нечего и некого опасаться!
После того как женщина увела поскуливающего и рвущегося обратно к нему Рекса, Станислав Олегович еще три четверти часа сидел на скамейке, не чувствуя холодной сырости под собой, не допивая пиво. Мысли его находились не здесь, а, наверное, в тех лабиринтах эмоциональной тьмы, что всегда во время эксперимента была рядом, до страшного близко. И сейчас, видимо, пустила его в свою таинственную глубину.
Очнувшись, Гаврилов поднялся и зашагал домой. «Время пришло! – долбила мозг одна крепкая мысль. – Время пришло!»
Вечером он не открыл неизменную бутылку «Финляндии», не стал претендовать на телевизор, не заводил музыку, а сразу же сел за компьютер.
Небесно-голубая бездна в экране монитора заворожила: бог знает, что увидел он там, но просидел так всю ночь, не сомкнув глаз, не переключив сознание на другое ни на миг… Как всегда, в одиннадцать утра он вышел из кабинета, принял душ, привел себя в идеальный порядок и, не отвечая на вопросы жены: «Что с тобою, Стас? Что случилось? Тебе плохо?» – вышел на улицу.
