Гуля до того разошлась, что и не заметила, как в комнату вернулась бабушка. Держа в руке кофейник, она стояла на пороге и слушала Гулю.
— Что правда, то правда, — сказала она наконец. — Я седьмой десяток доживаю, а то же самое слово в слово скажу. Опасно вниз по течению плыть…
— Да ты же никогда и на лодке не каталась! — перебила ее Надя.
— Было время — каталась, и побольше тебя, — усмехнулась бабушка.
Из передней донесся телефонный звонок. Надя опрометью бросилась из комнаты.
— Гуля, это тебя! — послышался ее разочарованный голос.
— Меня? — удивилась Гуля.
В телефонной трубке что-то отчаянно трещало и клокотало. Гуля сразу же догадалась, что это звонит Фрося. Фрося всегда кричала в трубку так, будто находилась за несколько тысяч километров от Киева.
— Фросенька, — сказала Гуля, — говори потише, я ничего не разберу…
Фрося стала говорить немножко спокойнее, и Гуля наконец услышала:
— Та бежи ж швыдче до дому, бо тебе батько выкликае з Москвы! Швыдче!
— Папа! — обрадовалась Гуля. — Бегу!
И она чуть не выронила телефонную трубку.
Когда она добежала до дому, сердце у нее билось так, что она не знала, сможет ли сказать отцу хотя бы одно слово. Но междугородная станция позвонила не сразу, и Гуля успела отдышаться.
Она не все услышала, что говорил ей отец, но разобрала самое главное: он позвонил ей только для того, чтобы поддержать ее в трудное время экзаменов.
Милый, знакомый отцовский голос, слабо доносящийся из такой дали, звучал еще ласковее и мягче, чем всегда.
И Гуля с особенной радостью кричала, нежно поглаживая рукой черную трубку:
— Да, да, держусь, папочка! По физике «отлично». И по литературе «отлично»! Миленький, дорогой мой, спасибо, что позвонил!..
Еще одно испытание
Со ступеньки на ступеньку проходила Гуля всю трудную и крутую лестницу экзаменов. Одна ступенька была пониже, другая — повыше, перед одной приходилось дольше готовиться к подъему, перед другой — поменьше.
А когда все ступеньки были наконец пройдены, лестница показалась Гуле вовсе не такой уж высокой.
Экзамены были сданы отлично, но отдохнуть Гуле не пришлось.
Впереди были новые испытания — на этот раз физкультурные: общегородское соревнование по плаванию и прыжкам.
После сидения за книжками Гуле особенно приятно было бегать на водную станцию.
Лето было уже в разгаре, и занятия из бассейна перенесли на водную станцию, на Днепр.
У Гули обгорел нос, и вся она стала шоколадная, только волосы еще больше посветлели.
Подготовка шла прекрасно — хоть завтра прыгай с вышки на глазах у всего Киева. Не хватало одного: резиновой шапочки. Но, как назло, шапочки не было в то лето ни в одном магазине.
— Знаешь что? — сказала ей как-то Мирра Гарбель, которая принимала самое близкое участие во всех Гулиных делах. — Выпишем шапочку из Ленинграда, прямо с «Треугольника».
— С ума сошла! — сказала Гуля.
— Да нет, ты же все-таки артистка. Может быть, они тебя знают.
— Много таких артисток! — сказала Гуля.
Но Мирра решительно взяла чернильницу, лист бумаги и села сочинять письмо.
Через несколько минут перед Гулей лежал черновик письма, написанного тонким, красивым Мирриным почерком:
«В комитет комсомола фабрики
«Красный треугольник»
Дорогие товарищи! Простите, что обращаюсь к вам. Не знаю, помните ли вы меня. Я снималась во многих кинофильмах: «Дочь партизана» и пр. Сейчас мне предстоит участвовать в общегородских соревнованиях по плаванию и прыжкам. Я должна буду прыгать с десятиметровой вышки, а у меня нет резиновой шапочки. Не можете ли вы помочь мне…»
Гуля пробежала глазами черновик письма и взялась за перо.
— «Десятиметровой» не надо. Не все ли им равно, с какой вышки я буду прыгать… «И пр.» не надо. Не так уж много я снималась в кино…
— Да ты так все выбросишь! — сказала Мирра и закрыла рукой черновик.
— И надо бы все выбросить, — проворчала Гуля. — Совестно посылать. Только и дел у фабрики, чтобы заниматься такими пустяками, как моя шапочка.
— Да ведь шапочка тебе не для красоты нужна, а для общегородского состязания.
— Ладно уж, пошлем! — сказала Гуля. — Посмотрим, что из этого нахальства выйдет.
И, нахмурив брови, она переписала письмо.
Но вспоминать о нем ей было неловко и неприятно. Она по-прежнему бегала по магазинам в поисках шапочки.
И вдруг за два дня до соревнования, рано утром, Фрося испуганно разбудила ее:
— Листоноша до нас прийшов. Расписатись треба: тутоньки и тамочки!
Гуля спросонья схватила перо и расписалась «тутоньки» и «тамочки».
А потом развязала шнурок, которым был перевязан небольшой аккуратный пакет с ленинградским штемпелем и треугольником «Красного треугольника».
В пакете были две чудные резиновые шапочки — голубая с желтыми полосками и красная с белыми.
И это еще не все.
В той же посылочке оказались две пары резиновых туфель, легких, как перышко. Самое удивительное было то, что они пришлись Гуле как раз по ноге.
— И как это на фабрике угадали номер моей лапы? — удивлялась Гуля, примеряя тапочки.
Фрося даже прослезилась.
— Не наче — казка, — говорила она.
— Голубые я себе возьму, — сказала Гуля, — а красные туфельки и шапочку подарю Мирре. Она черненькая, ей красное пойдет.
Гуля завернула подарок в газету и только после этого обнаружила в обертке пакета письмецо.
«Дорогая Василинка! — писали ей комсомольцы «Красного треугольника». — Держи высоко наше комсомольское знамя, а мы пришлем тебе столько шапочек, сколько понадобится для всех состязаний.
С пламенным комсомольским приветом
комсомольцы «Красного треугольника».
Гуля перечитала это письмо десять раз подряд и побежала к Мирре.
Спускаясь по лестнице, она думала о Ленинграде, о незнакомых друзьях, которые прислали ей такое хорошее письмо, о том, что она непременно поедет в Ленинград, увидит его дворцы, парки, его гранитные набережные, его старые знаменитые заводы.
«Фрося верно сказала, — подумала Гуля, — как в сказке!..»
А Фрося, закрыв за Гулей дверь, вышла на балкон и, облокотившись о решетку, долго следила глазами за своей любимицей.
