Среди отрогов Карпат, на зеленых берегах Буга ребята провели конец лета.
Куда только не заведет, не забросит киноактеров судьба!
Гуля вместе с остальными ребятами жила в белой колхозной хате, распевала по вечерам украинские песни, купалась в быстрой горной речке. Это было славное время…
Книжки, которые Гуля привезла с собой, так и лежали на дне чемодана. Только иногда, во время съемки или на отдыхе, возвращаясь с далекой занятной прогулки. Гуля с тревогой вспоминала про свои школьные дела. «Им-то хорошо, — думала она, поглядывая на взрослых актеров, — снимайся сколько хочешь — тебя на второй год не оставят. А тут неизвестно, что и делать: то ли сниматься, то ли купаться, то ли географию повторять. Э, ладно! В городе буду учить реки и горы, а здесь есть свои — настоящие!»
Но и в городе заниматься школьными делами ей не пришлось. В первый же день после своего возвращения в Киев она слегла в постель.
Сначала она прилегла на минутку, даже не раздеваясь. Ей казалось, что она просто устала с дороги. Болела голова, кололо в ухе. Ужасно хотелось пожаловаться кому-нибудь, но мамы в городе не было — уехала на три-четыре дня в командировку. А жаловаться чужим она не любила.
— Что с тобой, Гуля? — спросила ее соседка. — Ты больна?
— Нет, нет. Это я роль учу. Мне придется играть в картине больную девочку, — выдумала Гуля.
— Очень уж ты хорошо играешь эту роль, — сказала соседка. — Дай-ка я твой лоб пощупаю. Ишь ты, и температура даже поднялась!
Она укрыла Гулю одеялом и тихонько вышла из дому.
Через несколько часов Гулина мать получила телеграмму: «Приезжайте немедленно Гуля больна».
«Только бы не закричать!»
В комнате было тихо и темно. Настольную лампу мама завесила своим шелковым платком, шторы на окнах были опущены.
— Где же больная? — спросил старичок доктор, протирая очки.
Мама приподняла платок, накинутый на абажур.
— Вот она, доктор, полюбуйтесь.
Доктор сел на стул возле Гулиной постели.
— Я так и знала, что этим кончится, — жаловалась мама, снимая повязку с Гулиной головы. — Вы подумайте, такая холодная осень, а она снималась в одном платье под проливным дождем!
— Мы этого дождя только и ждали, — сказала Гуля. — Сначала нам нужно было солнце, а потом настоящий проливной дождь.
Доктор покачал головой:
— Да, нелегкая у тебя, девочка, профессия. Очень нелегкая.
Он наклонился над Гулей.
— Отрежьте мне это проклятое ухо, доктор, — сказала она вдруг решительно.
— Это еще зачем? — удивился доктор.
— Чтобы нечему было болеть!
Доктор засмеялся:
— А если голова болит, так и голову отрезать прикажешь? Нет уж, милая, ухо я тебе оставлю, а проколоть его проколю. Легонько-легонько. Ты не бойся.
— А я и не боюсь, — ответила Гуля.
— Правда? — спросил доктор. — Посмотрим!
Утром он пришел с целым чемоданом инструментов.
— Так и в самом деле не боишься? — спросил он, поглядывая на Гулю из-под очков. — Может, вчера сгоряча прихвастнула? Температура-то у тебя была порядочная.
— И сегодня не боюсь, — сказала Гуля. — Только колите поскорее!
— Ишь ты, какая торопливая! — сказал доктор и стал раскладывать на чистой салфетке какие-то блестящие ножички и длинные иголки.
Гуля искоса поглядывала на все эти серебряные штучки и думала: «Только бы не закричать! А то сказала, что не боюсь, а вдруг как заору во все горло! Вот будет стыдно…»
— Ну, моя душенька, — сказал доктор, подходя к постели с чем-то острым и блестящим в руке, — мама тебя немножечко подержит.
— Не надо, — сказала Гуля. — Когда держат, гораздо страшнее. Я лучше сама буду держать маму за руку.
И она крепко стиснула мамину руку своими горячими от жара пальцами.
— Ну вот и все, — сказал доктор.
Гуля перевела дыхание и открыла глаза.
На руке у мамы отпечатались все Гулины пальцы — пять красных пятен.
— Тебе было больно? — спросила мама.
— А тебе?
Мама засмеялась.
А доктор посмотрел на Гулю как-то особенно серьезно и ласково.
— Уважаю, искренне уважаю! — сказал он и принялся укладывать в свой чемоданчик блестящие иголки и ножички.
Когда доктор наконец ушел, Гуля сказала маме:
— Я почему-то ужасно рада. И сама не понимаю почему. Нет, понимаю. Во-первых, потому, что мне легче. Во-вторых, потому, что операция уже прошла, а в-третьих, потому, что я не кричала. Ты знаешь, ведь мне было очень больно и страшно.
— Знаю, Гуленька, — сказала мама. — И знаю, что ты у меня молодец. А теперь постарайся уснуть — тебе после операции надо как следует отдохнуть.
— И стараться нечего, — ответила Гуля. — Мне еще никогда в жизни не хотелось спать так сильно, как сейчас. Да и ты от меня отдохнешь.
И она уснула глубоко, крепко.
Так началось выздоровление.
Гуля лежала в чистой, свежей постели, умытая, веселая, с книжкой в руках. Ей радостно было глядеть в окошко и следить, как час за часом облетают деревья во дворе. Радостно было читать новое и перечитывать старое — ей казалось, что еще никогда она не понимала все так хорошо и ясно, а стихи никогда не запоминала так быстро, как сейчас.
Знакомые ребята часто навещали ее и приносили то последние цветы, то первые яблоки и груши.
Как-то раз, когда Гуля, не читая, лежала с раскрытой книгой Лермонтова в руках и без конца повторяла все те же строчки:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный… —
в передней раздался робкий звонок.
Дверь отворили, но долго никто не входил в комнату. Гуля слышала только чье-то покашливание и прерывистый, приглушенный шепот.
— Да что там такое? Мама, кто пришел?
— Мы с Килькой! Мы с Клюквой! — ответили из передней два голоса.
— Ну так что ж вы топчетесь? — закричала Гуля. — Входите скорей!
Они вошли и сели рядом на один стул.
— Ну, рассказывайте же! Да что вы молчите? Какие новости в зоопарке?
— Никаких, — сказал Килька. — Вот только новых змей привезли. Тропических.
— Субтропических, — поправил Клюква. — Из Абхазии.
— Сколько штук? — спросила Гуля.
— Пятьдесят четыре, — сказал Клюква.
— Пятьдесят шесть, — поправил Килька.
