Но маме никак нельзя было уехать из Одессы.
Приходилось привыкать к новой жизни и к новой школе.
А привыкнуть было не так легко. И парты в классе казались неудобными, и доска не на том месте, и ребята не те.
Дома Гуля жаловалась, что на переменах в ушах звенит от шума, что мальчишки то и дело подставляют ножку или дергают за косу и что в этой школе учиться нет никакой возможности.
— Ничего, привыкнешь, — говорили ей дома.
— Никогда в жизни не привыкну! — сердилась Гуля.
Она не прощала новой школе прежде всего то, что школа эта находилась не в Москве, а в Одессе.
Однажды, еле досидев до конца уроков и захлопнув за собой тяжелую школьную дверь, Гуля сказала своим одноклассницам:
— И что это за школа! Пешком бы я отсюда в Москву ушла.
Это услышали мальчики.
— Да кто ж тебя держит? — закричал один. — Москвичка, подумаешь!
— Нам ты очень нужна! — прибавил другой. — Катись куда хочешь. Мы тебе и дорожку покажем, и на дорожку дадим…
И он уже хотел дать Гуле подзатыльник, но на помощь к ней подоспело несколько девочек.
— Не троньте ее! — закричали они хором. — Вам какое дело, про что мы разговариваем!
— А пусть не задается. Не королева ведь, а Королёва!
— Ну что ж, что Королёва. Она у нас артистка.
— Артистка! — презрительно сказал мальчик, и все захохотали.
— Да, да! — закричали девочки. — Артистка настоящая. «Дочь партизана».
— Ну? — спросил кто-то из мальчиков.
— Честное пионерское, — сказали девочки, — она там и верхом скачет, и лошадь из болота вытаскивает, и с кулаком воюет, не то что с вами!
— А все равно пусть не задается! — сказал черноглазый коренастый мальчик, с любопытством поглядывая на Гулю. И вдруг прибавил: — А где теперь твоя лошадь?
— Это не моя, — сказала Гуля. — Она красноармейская.
— На красноармейской надо уметь ездить, — сказал кто-то.
— Я сначала не умела, — ответила Гуля, — а потом выучилась немножко.
— Немножко! — закричала Гулина соседка по парте, Леля Снегирева. — Ты же барьеры брала!
— Да, приходилось…
Ни Гуля, ни другие школьники и школьницы — никто не заметил, как ссора сама собой угасла и перешла в деловой и даже дружеский разговор. Кончился он тем, что Гуля повела всю компанию к себе домой, на улицу, обсаженную липами, — называлась эта улица Уютной, — и угостила своих новых друзей всеми вкусными вещами, какие только нашла дома: сочными, румяными яблоками и хлебом с малиновым вареньем.
И скоро Гуле стало казаться, что в школе не так уж шумно, что девочки очень славные и что даже среди мальчишек есть совсем неплохие ребята.
Но лишь только начала она привыкать к этой школе, как ей снова пришлось уехать. На этот раз — в Киев, где готовилась съемка новой картины.
Незадолго до ее отъезда приехал в Одессу Владимир Данилович Королёв.
— Папочка, — сказала Гуля, когда отец отдохнул с дороги и они вместе вышли на улицу, — у меня к тебе просьба. Очень большая. Обещай, что ты ее исполнишь.
Уже стоял конец июня. Южное солнце пекло так, что спасала от него только густая тень каштанов и акаций, выстроившихся вдоль тротуаров. Лишь изредка приносил прохладу ветерок с моря.
Отец с удивлением посмотрел на Гулю:
— Как же я могу обещать тебе то, чего не знаю?
Гуля подумала немножко и сказала:
— Я даю слово, что ни разу за весь месяц ничего у тебя больше не попрошу — ни мороженого, ни денег на карусель.
— Ну, так в чем же дело? — еще больше удивился отец.
— Знаешь, я соберу сегодня ребят нашего класса, и ты угостишь мороженым нас всех. И покатаешь всех на карусели. Хорошо?
— А сколько же у вас в классе ребят?
— Тридцать два человека. Но не пугайся — сейчас многие разъехались. Ну все же человек двадцать наберется…
Владимир Данилович развел руками:
— Ты что, хочешь разорить меня сразу — за один день?
Гуля виновато улыбнулась:
— Нет, папочка. Это выйдет ровно столько порций мороженого, сколько я съела бы одна за целый месяц. И столько же раз покаталась бы на карусели. Я все это тоже подсчитала.
Отец усмехнулся:
— Ну что ж, это неплохо, что ты и летом занимаешься математикой…
Но Гуля перебила его:
— Не смейся, папочка, я даю тебе слово, что больше ни одной копейки не попрошу у тебя за целый месяц. Но ты понимаешь — я скоро уезжаю и долго не увижу своих ребят!
Владимир Данилович вынул из бокового кармана пиджака бумажник и отсчитал пятьдесят рублей, а потом еще двадцать.
— Хватит! — прошептала Гуля. — И на мороженое, и на карусель в Аркадии хватит.
— И даже на трамвай, — сказал отец. — Можешь звать всю компанию.
Не помня себя от радости, Гуля помчалась приглашать ребят. Она бегала из дома в дом. Кого застала во дворе, кого — на соседней улице, кого — у моря, за остальными разослала гонцов. И всем наказала строго-настрого: сбор в семь часов вечера. В Аркадии. Не опаздывать.
Вечером, еще задолго до семи часов, за круглыми столиками приморского парка торжественно расселись Гуля и ее гости. Они тихо и неторопливо, стараясь продлить удовольствие, работали ложечками, осторожно дотрагиваясь до холодных сладких шариков в запотевших стеклянных вазочках.
Парусиновые тенты над столиками вздувались от морского ветра, как паруса, обвевая разгоряченные лица ребят прохладой.
Больше всех радовалась в этот вечер Гуля. За ее столиком было особенно шумно и весело. А когда все уселись на деревянных коней и в расписные сани и карусель двинулась под хриплые, дребезжащие звуки органчика, Гуля почувствовала себя на вершине счастья.
Отец стоял возле карусели, и каждый раз, когда дочка горделиво проплывала мимо него на белом коне, он махал ей рукой, а Гуля улыбалась ему благодарно и ласково.
Через месяц, помогая отцу укладывать вещи в чемодан, Гуля спросила:
— Папа, а у тебя довольно денег на дорогу? Ведь ты столько потратил на меня и на моих ребят!
Отец вздохнул:
— Да, да, придется мне, видно, пешком в Москву идти.
А потом похлопал ее по плечу и добавил:
— Ничего, дочка, денег у меня хватит. Ведь ты целый месяц прожила без мороженого — сдержала свое слово. Признаться, я не раз хотел тебе предложить полакомиться, да только…
— Понимаю, — прервала его Гуля. — Воспитывал меня.
— Нет, по-моему, ты сама себя воспитываешь, дочка.
