— Нет, оно, конечно, — Севка развёл руками, — выпить можно, иногда. А так, чтобы… Интересно, сколько бабок дачница мне отвалит? Если мало даст, так свистну у них почтовый ящик, будут знать.
Дачница вынесла Севке аж пятьсот рублей. Он торопливо сунул их в карман, удивляясь беспечности и непрактичности хозяйки, и суетливо выскочил за калитку.
Вдруг передумает. Несколько раз проверив, нет ли дырки в кармане штанов, Севка развеселился.
— Муж её вечером приедет на своей крутой тачке, — бормотал он, весело пиная обломок кирпича по дороге, — плешь ей проест за эту пятисотку. Только пятисотка тю-тю, — он похлопал себя по карману. — Денёк обещает быть прелестным.
У Севки заурчало в животе. И денёк перестал быть прелестным. Пятьсот рублей таяли в Севкином воображении, и он боролся с этим феноменом. Пожалел, что на штанах нет ремня. Его бы затянуть посильнее — и до ужина можно прожить. Но подручных средств для утоления голода не оказалось.
Ноги сами понесли Севку к узкой, заросшей лопухами и крапивой тропинке. Она вела к станции, и тут надо было смотреть в оба. Того и гляди, осколок бутылки подвернётся, распорет кроссовку вместе с пяткой или вступишь во что-нибудь… Общественный туалет у станции — коричневое деревянное сооружение на две персоны — стоял под критическим углом к земле, и войти в него отважился бы не каждый, не говоря уже о том, что внутри и ступить было некуда от поразительной российской «чистоты», свойственной общественным уборным.
Поэтому несчастные пассажиры в ожидании электрички испещрили близрастущие кустики следами своей жизнедеятельности. Кроме того, среди этого пристанционного великолепия в зарослях крапивы и лопухов мог отдыхать кто-то не дошедший до магазина или, наоборот, до дома.
— A-а, Се-евка! — из кустов акации прямо перед мальчишкой вывалился отцовский дружок и напарник, тоже рабочий-путеец. В своём оранжевом жилете он, похоже, ушёл с объекта в поход за бутылкой. А обратно не мог вернуться, потому что бутылку водки, на которую они наверняка скидывались вместе с отцом, дядя Вася располовинил и забыл, в каком направлении железная дорога вообще находится. — Севка, где тут выход? — дядя Вася окинул широким жестом кусты. Узкие глаза на его опухшей сизо-коричневой физиономии глядели на Севку мутно и непонимающе. — Иди ко мне, — дядя Вася растопырил грязные лапищи, пытаясь схватить Севку. — Отведи меня на третий километр. Там твой батя ждёт.
Севка увернулся. Дядя Вася ухнул в овраг за кустами и застонал снизу.
— Что же ты?.. Своего крёстного… Я же тебя нянчил… — он всхлипнул.
— Пошёл ты! — яростно крикнул Севка. — Козёл вонючий.
Севка побежал по тропке, на бегу откидывая и ломая ветки. Лицо горело. Он бы заплакал от невнятной обиды и раздражения, но не признавал слёз. Он не боялся, что крёстный нажалуется отцу, слишком пьяным был дядя Вася, чтобы что-то как следует расслышать и запомнить.
В полумраке магазина было чуть прохладнее, чем на улице. Вяло колыхались лопасти вентилятора под потолком, разгоняя вялых и инертных мух, которых не привлекали даже хлеб и развесное печенье в деревянных лотках.
Севка сморщил тонкие губы в брезгливой гримасе.
— Что ты такой взъерошенный? — продавщица тётя Зина вечно что-то жевала и посверкивала золотым зубом. Белая заколка на волосах и грязно-белый передник поверх цветастого халата, стоптанные доисторические шлёпанцы, и при этом ярко накрашенные ногти на руках, в которые въелись огородная земля и сок одуванчика. Вечером-то после работы тётя Зина возилась в огороде, и Севка то и дело натыкался взглядом на её обтянутый цветастым халатиком зад, вздымавшийся над грядками на соседском участке.
— Ну что остолбенел? Мать за хлебом, что ли, послала?
— Запакованную булочку и пакет молока.
Севка выложил на прилавок пятисотрублёвую бумажку.
Тётя Зина перестала жевать. У неё приподнялась в удивлении выщипанная бровь.
— Откуда у тебя такие деньги? Это тебе мать дала?
— А вам что? Ваше дело продавать — вот и продавайте.
— Ах так! — тётя Зина прищурилась, подбоченилась, и вдруг её осенило. — Да ты украл эти деньги. Ну-ка стой!
Севка оказался ловчее. Он сгрёб с прилавка пятисотку и в один прыжок выскочил на улицу. Солнце ослепило, но он слышал сзади топот тёти Зины и побежал наугад. Затаившись в кустах, тяжело дыша, Севка пробормотал любимое отцовское выражение:
— Чёртова кукла! Вот прицепилась. Ещё матери донесёт. А как я ей объясню?
С перепугу Севка расхотел есть и обрадовался этому. Обошёл магазин окольным путём через платформу, подальше от косолапой преследовательницы.
Выщербленный бетон платформы был раскалён на солнце, заплёван и щедро присыпан окурками. Со скрежетом остановилась электричка. Севка тоже притормозил, чтобы переждать, когда схлынет толпа приезжих.
Дачники с корзинками, баулами, тюками и тележками на колёсах. В шляпах, панамах, разноцветных футболках, шортах и платьях, от которых рябило в глазах.
«Никаких у них проблем, — Севка склонил голову на плечо, — загорать приехали. Единственная забота, что лучше на обед — жареную картошку с мясом или вареную, но с селёдкой. Об этом полдня будут думать, а потом вместо всего съедят бутерброды, запьют консервированным компотом и завалятся обратно на раскладушку под яблоней с книжицей в руках… Что-то у меня все мысли о еде», — Севка сглотнул и заспешил.
Он вернулся в дачный посёлок и остановился у решётчатого забора. На калитке висел дверной молоток — львиная морда с большим кольцом, зажатым в львиной пасти. Севка осторожно взялся за кольцо и постучал.
— Чего тебе? — между прутьев решётки показалась красная влажная рожа хозяина, а может, хозяйского охранника. — Язык проглотил?
— Вам работник не нужен?
— Какой ещё работник? Нам здесь сопляки не требуются!
— Прополоть клумбы, огород полить, дрова наколоть, — едва сдержавшись от грубости, монотонно перечислил Севка.
— В этом смысле, — протянул красномордый. — Это можно. Валяй. Пропалывай. Только если какой цветок по ошибке дёрнешь, гляди у меня, — он сунул Севке под нос такой же красный, как его рожа, кулак.
Чуть порыжевший и плохо прижившийся газон был раскатан почти по всему участку. Под кустом жасмина на диванчике-качелях под балдахином раскачивались чьи-то тонкие красивые и смуглые ноги. Лицо скрывала широкополая соломенная шляпа с розовой ленточкой. В глаза бросались только ноги, на одной из которых на щиколотке поблёскивала золотая цепочка.
Севка дёрнул плечом. «С жиру бесятся, — подумал он. — Не знают, на какое место золото привесить».
— Вот клумба. Пропалывай, — охранник остановился возле круглой клумбы с флоксами. В том, что он не хозяин, а охранник, Севка не сомневался.
Цветы были ухоженные. Сорняки не успели взять силу после недавней прополки. Севка подёргал зубчатые листья одуванчиков, въедливый осот и клевер. Отнёс сорняки на мусорную кучу и жестом позвал охранника, который устроился в тени на крыльце.
