Переезд состоялся, когда сыну исполнилось три года. Жена пролистала импортный журнал, посвященный интерьерам, который взяла напрокат у соседки, изучила все тенденции и направления, нашила дурацких подушечек, а увидев запущенную хрущевку с линолеумом и ржавыми трубами и просчитав их бюджет, целый вечер прорыдала на плече мужа. Тот успокаивал ее, смеясь и негодуя одновременно: «Глупая нерпа моя, как можно убиваться из‑за таких пустяков!» Это смешное прозвище они почерпнули из ненецких сказок. Их почему-то обожал сын Алеша. Сидя на своем зеленом горшке, малыш безостановочно елозил пальцем по книжке, на которой большая курносая нерпа взирала на ненецких мальчиков. Нерпа на картинке и Полина имели отдаленное сходство.
Только въехав в свое первое жилье (без помощи деда они никогда бы не получили и его), супруги поняли, что счастье есть и совершенно наплевать на линолеум, который активная теща уже успела покрасить в ярко-оранжевый цвет. Другую краску в те годы было не достать. Сейчас в это даже невозможно поверить.
Сын рос. Молодые родители взрослели. Семья стала единым целым. Если в гости, то все вместе, если кино – хорошее и нестрашное, смотрим допоздна (а страшное и нехорошее не смотрит никто), друзья со двора – общие друзья.
Окружение не все понимало в этой семье. Одинокие подруги, подняв бровь, оглядывали обстановку и осведомлялись у Полины:
– Господи, когда вы наконец диван нормальный купите?! И муж, что, кран у тебя не может поменять? Я была у вас три месяца назад, он так же капал!
– Да что ты! Это уже другой! – сначала врала жена. А потом ей это надоело, и она стала отвечать: – Конечно, кран надо починить. Но Алешка вечером его не отпускает от себя. А по выходным, сама знаешь, сына на гимнастику надо возить, погулять сходить. В конце концов, ребенок важнее какого-то крана!
На лицах незамужних подруг проступала зависть. Подруги семейные, понаблюдав за ее супругом, с тем же чувством констатировали:
– Да, он у тебя «не спортсмен». В смысле, по бабам не бегает. Ему дома хорошо.
Она и сама это знала и ценила. И непременно вставала на защиту Кости, если родители с обеих сторон вдруг принимались воспитывать ее супруга, обвиняя в отсутствии ремонта или неспособности достать импортную сантехнику.
Почему-то особенное недоумение у всех вызывал тот факт, что сын называл родителей по имени – Костя и Полина. Видимо, всем в этом чудился подрыв домостроевских устоев.
Семью мало интересовало мнение окружающих, все досужие разговоры перечеркивались громким воплем: «Костя! Ура!» и бегом во весь опор к автобусу, из которого выходил уставший после работы отец. Отношения супругов, невзирая на иногда несвежий халат и бигуди Полины или разбросанные на полу носки Кости, были прекрасными. День начинался на кухне за спешным завтраком, заканчивался тут же – с заснувшим сыном на коленках, тихим разговором и бормочущим маленьким радио. Телевизор у них появился позже, поэтому вечерняя передача «Театр у микрофона» стала очень важной частью досуга.
В их семье все было как полагается: самое лучшее и вкусное – женщинам и детям, если спит усталый папа – все замри, больше пяти минут никто ни на кого не дулся, а если возникала дилемма – купить новые кроссовки папе или туфли маме, то покупали новый велосипед ребенку.
А сыну всегда казалось, что самое интересное происходит, когда он ложится спать. Поэтому Алеша всегда находил кучу мелких дел уже после того, как почистит зубы и ляжет в кровать. Например, вставал попить. Он старательно пил воду из стакана и словно ждал, а вдруг кто-нибудь из родителей сейчас скажет: «Посиди с нами, Алеша. Мы тут всякие события обсуждаем». И тогда можно будет сесть на коленки к папе и слушать их разговоры. Но родители хитрости его давно разгадали. Хотя и понимали, что сыну ужасно хотелось быть со всеми за столом с большой желтой лампой. Смотреть, как папа заваривает свежий чай, а потом пьет его из своей большой кружки… Но мама непреклонно произносила: «Режим».
Когда Алеше не спалось, он думал. Думал про Вовку – своего лучшего друга и о том, как они пойдут в поход. Про машинку, которую не успел собрать днем. Про свои недостатки он тоже думал. Правда, их было немного, а точнее – один. Мизинец на правой руке у него был чуть кривой. А может, ему так казалось. Еще он думал:
«А что, если мы все будем собаками. Папа – большая собака, мама – поменьше, а я, Леша, ма-а-аленькая собачка». Наверное, если бы родители узнали, о чем он думает, то обязательно бы повели его к врачу. К тому, который молоточком по коленкам бьет. Малыш так иногда задумывался, что забывал заснуть. И слышал, как папа открывал своим ключом дверь. Тихонечко входил в дом и шепотом спрашивал маму: «Спит?» Та не успевала ответить, потому что из своей комнаты тихим голосом просил сын:
– Пап, посиди со мной.
– Папа устал, и ему надо поужинать, – говорила мама. Она тоже соскучилась по мужу. А тот отвечал:
– Сейчас руки помою и немного посижу.
Сын отодвигался немного на своей кровати, чтобы папа мог сесть.
– Как дела? – серьезно спрашивал Алеша.
– Хорошо, а у тебя?
– Нормально. Пап, а давай песню споем?
У них было несколько любимых песен, которые они пели хором перед сном. Одна песня была про «коричневую пуговку, которая валялась на дороге, и никто ее не видел в коричневой пыли». Вторая про какого-то Томми. Алеша не знал, кто это. Но там были слова, от которых у него мурашки по спине бегали: «Бей барабан, бей барабан, но Томми не грусти». Наверное, барабан у Томми отобрали, раз он загрустил. Папа еще здорово исполнял песню про пиратов на пенсии: «Мы с тобой давно уже не те, мы не живем делами грешными». Мама тоже очень ее любила и даже подпевала. Но когда папа стал объяснять, про что эта песня, мама попросила не морочить ребенку голову. Впрочем, самая любимая начиналась словами: «Утро красит нежным цветом». И припев там был очень громкий. А еще эту песню можно петь без конца – только заканчивался последний куплет, можно было начинать заново. Они так и делали. Правда, последние слова сын пел обычно шепотом.
Потому что усталый отец спал на его подушке.
Супруги любили вспоминать о своем свидании в Серебряном Бору. Взяв напрокат лодку, они доплыли до маленького островка, коими богаты заливы в тех местах. Разложили плед, достали бутерброды и воду, но вместо того чтобы подкрепиться, стали целоваться, а потом, воспользовавшись тем, что на островке, кроме кустов и их самих, никого нет, разделись и занялись тем, чем мечтали заняться последние две недели. Возможности только для этого не имели – дома родители не покидали очаг ни на минуту. В разгар страстных объятий и сладострастных стонов из‑за кустов появился мужик со снастями. С каменным лицом он прошествовал мимо обнаженных тел к густым ивам на противоположном краю островка и закинул там удочку.
– Ох! – содрогнулся он.
– Ах! – простонала она. Видимо, тогда-то и был зачат их сын. Во всяком случае, так выходило и по датам, и по ощущениям.
