— Давненько уж не видал я красных, — сказал хозяин и тут же поинтересовался: — Каково здоровье Ленина?
— Ничего, спасибо, жив-здоров, — серьезно ответил Чубук.
— Гм, здоров…
Старичок помешал проволокой жерло чадившей трубки и вздохнул.
— Да и то сказать, с чего им болеть? — Он помолчал и потом, точно отвечая на наш вопрос, сообщил: — А я вот прихварываю понемногу. По ночам, знаете, бессонница. Нету прежнего душевного равновесия. Встану иногда, пройдусь по комнатам — тишина, только мыши скребутся.
— Что это вы пишете? — спросил я, увидав на столе целую кипу исписанных бисерным почерком листочков.
— Так, — ответил он. — Соображения по поводу текущих событий. Набрасываю план мирового переустройства. Я, знаете, философ и спокойно взираю на все возникающее и проходящее. Ни на что не жалуюсь… нет, ни на что.
Тут старичок встал и, мельком заглянув в окно, сел опять на свое место.
— Жизнь пошумит, пошумит, а правда останется. Да, останется, — слегка возбуждаясь, повторил старик. — Были и раньше бунты, была пугачевщина, был пятый год, так же разрушались, сжигались усадьбы. Проходило время, и, как птица Феникс из пепла, возникало разрушенное, собиралось разрозненное.
— То есть что же это? На старый лад все повернуть думаете? — настороженно и грубовато спросил Чубук. — Мы вам, пожалуй, перевернем!
При этом прямом вопросе старичок съежился и, заискивающе улыбаясь, заговорил:
— Нет, нет… что вы! Я не к тому. Это ротмистр Шварц хочет, а я не хочу. Вот предлагал он мне возвратить все, что мужички у меня позаимствовали, а я отказался. На что оно мне, говорю. Время не такое, чтобы возвращать, пусть лучше они мне понемногу на прожитие продуктов доставляют и пусть на доброе здоровье моим добром пользуются.
Тут старичок опять приподнялся, постоял у окна и быстро обернулся к столу.
— Что же это я… Вот и чайник вскипел. Прошу к столу, кушайте, пожалуйста.
Упрашивать нас было не к чему: хлебные корки захрустели у нас на зубах, и запах вкусной чесночной колбасы приятно защекотал ноздри.
Хозяин вышел в соседнюю комнату, и слышно было, как возится он, отодвигая какие-то ящики.
— Забавный старик, — тихо заметил я.
— Забавный, — вполголоса согласился Чубук, — а только… только что это он все в окошко поглядывает?
Тут Чубук обернулся, пристально осмотрел комнату, и внимание его привлекла старая дерюга, разостланная в углу. Он нахмурился и подошел к окну.
Вошел хозяин. В руках он держал бутылку и полой пижамы стирал с нее налет пыли.
— Вот, — проговорил он, подходя к столу. — Прошу. Ротмистр Шварц заезжал и не допил. Позвольте, я вам в чай коньячку. Я и сам люблю, но для гостей… для гостей… — Тут старичок выдернул бумагу, которой было закупорено горлышко, и дополнил жидкостью наши стаканы.
Я протянул руку к стакану, но тут Чубук быстро отошел от окна и сказал мне сердито:
— Что это ты, милый? Не видишь, что ли, что посуды не хватает? Уступи место старику, а то расселся. Ты и потом успеешь. Садись, папаша, вместе выпьем.
Я посмотрел на Чубука, удивляясь тому грубому тону, которым он обратился ко мне.
— Нет, нет! — И старик отодвинул стакан. — Я потом… вы же гости…
— Пей, папаша, — повторил Чубук и решительно подвинул стакан хозяину.
— Нет, нет, не беспокойтесь, — упрямо отказался старик и, неловко отодвигая стакан, опрокинул его.
Я сел на прежнее место, а старик отошел к окну и задернул грязную ситцевую занавеску.
— Пошто задергиваешь? — спросил Чубук.
— Комары, — ответил хозяин. — Комары одолели. Место тут низкое… столько расплодилось, проклятых.
— Ты один живешь? — неожиданно спросил Чубук. — Как же это один?.. А чья это вторая постель у тебя в углу? — И он показал на дерюгу.
Не дожидаясь ответа, Чубук поднялся, отдернул занавеску и высунул голову в окно. Вслед за ним приподнялся и я.
Из окна открывался широкий вид на холмы и рощицы. Ныряя и выплывая, убегала вдаль дорога; у края приподнятого горизонта на фоне покрасневшего неба обозначились четыре прыгающие точки.
— Комары! — грубо крикнул Чубук хозяину и, смерив презрительным взглядом его съежившуюся фигуру, добавил: — Ты, как я вижу, и сам комар, крови пососать захотел? Идем, Борис!
Когда по лесенке мы сбежали вниз, Чубук остановился, вынул коробок и, чиркнув спичкой, бросил ее на кучу хлама. Большой ком серой сухой бумаги вспыхнул, и пламя потянулось к валявшейся на полу соломе. Еще минута, другая, и вся замусоренная комната загорелась бы. Но тут Чубук с неожиданной решимостью растоптал огонь и потянул меня к выходу.
— Не надо, — как бы оправдываясь, сказал он. — Все равно наше будет.
Минут через десять мимо кустов, в которых мы спрятались, промчались четверо всадников.
— На усадьбу скачут, — пояснил Чубук. — Я как увидел в углу постеленную дерюгу, понял, что старик не один живет, а еще с кем-то. Видел ты, он все к окну подходил? Пока мы внизу по комнатам лазили, он послал за белыми кого-то. Так же и с чаем. Подозрительным мне что-то этот коньяк показался, может, разбавил его каким-нибудь крысомором? Не люблю я и не верю разграбленным, но гостеприимным помещикам! Кем он ни прикидывайся, а все равно про себя он мне первый враг!
Ночевали мы в сенокосном шалаше. В ночь ударила буря, хлынул дождь, а мы были рады. Шалаш не протекал, и в такую непогоду можно было безопасно отоспаться. Едва начало светать, Чубук разбудил меня.
— Теперь караулить друг друга надо, — сказал он. — Я уже давно возле тебя сижу. Теперь прилягу маленько, а ты посторожи. Неравно, как пойдет кто. Да смотри не засни тоже!
— Нет, Чубук, я не засну.
Я высунулся из шалаша. Под горой дымилась река. Вчера мы попали по пояс в грязное вязкое болотце, за ночь вода обсохла, и тина липкой коростой облепила тело.
«Искупаться бы, — подумал я. — Речка рядышком, только под горку спуститься».
С полчаса я сидел и караулил Чубука. И все не мог отвязаться от желания сбегать и искупаться. «Никого нет кругом, — думал я, — кто в этакую рань пойдет, да тут и дороги никакой около не видно. Не успеет Чубук на другой бок перевернуться, как я уже и готов».
Соблазн был слишком велик, тело зудело и чесалось. Скинув никчемный патронташ, я бегом покатился под гору.
Однако речка оказалась совсем не так близко, как мне казалось, и прошло, должно быть, минут десять, прежде чем я был на берегу. Сбросив черную ученическую гимнастерку, еще ту, в которой я убежал из дому, сдернув кожаную сумку, сапоги и штаны, я бултыхнулся в воду. Сердце ёкнуло. Забарахтался. Сразу стало теплее. У-ух, как хорошо! Поплыл тихонько на середину. Там, на отмели, стоял куст. Под кустом запуталось что-то: не то тряпка, не то упущенная при полоскании рубаха. Раздвинул ветки и сразу же отпрянул назад. Зацепившись штаниной за сук, вниз лицом лежал человек. Рубаха на нем была порвана, и широкая рваная рана чернела на спине. Быстрыми саженками, точно опасаясь, что кто-то вот-вот больно укусит меня, поплыл назад.
