– Я так и думал, что ты скажешь что-нибудь подобное, но все уже сделано.
Альбрехтсон удивился:
– Ты в самом деле занял Лепешку?
На мгновение Пламен растерялся.
– Не так, чтобы… Но все под контролем. Осталось сделать самый последний шаг, и Рыс Рыссон может уйти на покой куда-нибудь подальше отсюда, обратно в свой Лламедос, например.
– Ну так сделай это прямо сейчас. Тебя ведь ничто не останавливает? Только король-под-горой должен быть избран, не так ли? Ты твердо уверен в своих силах? Ты абсолютно уверен, что твои последователи останутся верны тебе? Потому что мне доподлинно известно, что многие не останутся. Ну конечно, сейчас они порхают вокруг тебя и раздают массу обещаний, но поезд уже близко, скоро раздастся свисток перемен, и ты увидишь, что вдруг у них появятся другие дела, и они забудут, что когда-то говорили с тобой про Каменную Лепешку. Это происходит прямо сейчас, а ты и не знаешь.
Это был удар ниже пояса. Пламен сказал:
– Я попросил бы тебя вспомнить, что ты находишься здесь в заточении и единственный ключ у меня.
– Да. Но отнюдь не я из нас двоих обливаюсь потом. Ты удивишься, как много мне известно. Сколько клик-башен выросло на прежних местах, как грибы после дождя? И я знаю, что говорят анк-морпоркские гномы. Хочешь знать? Они говорят: «Почему у нас в Анк-Морпорке нет Каменной Лепешки? Ведь в Анк-Морпорке гномов больше, чем у них в Шмальцберге».
– Ты позволил бы нашей Лепешке находиться в этом богомерзком месте?
– Разумеется, нет. Но я и тебе не позволю сесть на Каменную Лепешку. Твои граги теряют последователей. Не из-за одних клик-башен и не из-за Анк-Морпорка, но потому, что новые поколения смотрят по сторонам и думают: зачем это все? как наши родители могли быть такими идиотами? А народ нельзя остановить так же, как нельзя остановить поезд.
Альбрехтсону стало даже немного жаль Пламена. Можно долго жить в сознательном неведении, но реальность, как змея, нападет и вонзит в тебя клыки.
– Посмотри фактам в лицо, Альбрехт Альбрехтсон. Ты и представления не имеешь, какая сильная у меня поддержка. Гномы должны оставаться гномами, а не подражать людям. Следовать за Рысом Рыссоном – значит, стать д’ркза, недогномом, даже хуже того.
– Да нет, это твой образ мыслей заставляет гномов чувствовать себя мелкими, зацикливает их на себе. Все эти заявления, будто малейшая перемена в том, что называется гномьим, – это какое-то святотатство. Я помню дни, когда кретины вроде тебя запрещали даже разговор с человеком. Но сейчас ты должен понять, что дело не в гномах, и не в людях, и не в троллях – дело в разумных существах, и вот тут докучливый Витинари выигрывает матч. В Анк-Морпорке можно быть кем угодно, и пусть кто-то посмеется, а кто-то – похлопает в ладоши, но самое прекрасное, что по большей части всем все равно. Это ты понимаешь? Гномы уже видели свободу. Она кружит голову.
Пламен отвечал, брызжа слюной:
– Как можешь ты так говорить, когда прежде ты был одним из величайших традиционалистов во всех шахтах?
– Я и сейчас такой. И большинство гномьих традиций возникало, чтобы обеспечить нашу безопасность, точно так же, как граги взрывали метан в традиционной плотной одежде, чтобы самим не сгореть заживо. Это закон шахты. К нему они пришли методом проб и ошибок. Традиции возникают не просто так. От них есть польза. Но почему-то ты и остальные не понимаете, что за пределами пещер мир другой. Да, я все так же чту особые дни, и дважды стучу в дверь, и следую всем заповедям Така. И почему? Потому, что они сплачивают нас, что делали и клик-башни, пока твои драгоценные глубинники не начали их поджигать. Горящие слова, умирающие в небе! Таким будет наследие гномов?
Он замолчал. Пламен побледнел, и его трясло. Но вдруг в его глазах сверкнул огонь, и он прорычал:
– Ты все не сдаешься, Альбрехт, но и я не сдамся. Ни с поездом, ни без него. Да он все равно никогда сюда не доедет. Мир не готов к паровому двигателю.
Он сверлил глазами Альбрехта, который ответил:
– Ну конечно, не готов. Но кое-чего ты не понимаешь. Мир также не был готов к семафорам, но сейчас он бьет тревогу, когда там случается пожар. И что-то мне подсказывает, что паровой двигатель тоже хочет остаться.
Вместо ответа хлопнула дверь и ключ провернулся в замке. Этот кретин запер его на ночь, чего Альбрехт и добивался.
Он знал, что снаружи была охрана, но, как и всякая охрана, она имела склонность засыпать или устраивать перекур на долгих ночных дежурствах, да и в любом случае стражники редко приближались к этой конкретной темнице, потому что никакой здравомыслящий гном не хотел действовать на нервы кому-то вроде Альбрехта. Даже если ты считаешь, что находишься на правой стороне, нельзя знать наверняка, кто выйдет победителем, а мелкие сошки в таких обстоятельствах всегда сгорают первыми…
Некоторое время спустя Альбрехт подобрал ложечку, которой ел свой ужин, и послышался тихий шорох каменной крошки, а следом за этим показался гоблин, который ухмыльнулся ему в темноте.
– Вот и ты, господин. Вот тебе клики, все от командора Ваймса. И бутылка лампового масла. А, и зубная паста, ты спрашивал. Велено передать, что поезд идет без приключений. Должен быть точно по расписанию.
На душе становилось легче, когда он слушал о неизбежном приближении Железной Ласточки.
Запах, идущий от гоблина, казался Альбрехту чем-то метафизическим. Когда он ударял в нос, невольно приходилось задуматься, не проникал ли запах гоблина каким-то образом не просто в ноздри, а непосредственно внутрь головы. Запах даже не был особенно плох. В нем присутствовали горькие нотки старого чулана и полыни.
Альбрехт взял свертки и быстро пролистал клики. Он давно привык быстро впитывать печатный текст. Потом он с интересом побеседовал с молодым гоблином – каста, от которой он прежде отмахивался как от лишней и даже считал источником многих неприятностей. Но гоблины оказались более рассудительными, чем многие его собратья гномы, особенно этот Пламен, и вызывало восхищение то, с какой легкостью они перемещались в темноте Шмальцберга и пускали в дело каждую крысиную нору перед тем, как пустить в дело и крысу.
Гоблин терпеливо ждал, пока Альбрехт составил пару записок от себя для передачи обратно в поезд. А потом старый гном сделал нечто, что удивило его самого.
Он сказал:
– Как тебя зовут, юный гоблин? Позволь испросить прощения за то, что не поинтересовался раньше. Прошу, извини старика, совсем отстал от времени.
Гоблин, застигнутый врасплох, ответил:
– Да, в общем, шеф, дело житейское, а звать меня Перестук Колес. Мои друзья с железной дороги зовут меня Перри сокращенно. Наших старших это страшно бесит.
Альбрехт протянул ему руку. Перестук Колес сделал шаг назад, а потом с опаской приблизился.
– Приятно познакомиться, Перестук Колес. У тебя есть семья?
