Мокриц уловил самые важные слова, как форель ловит новорожденных мушек. Еда в поезде! Залы ожидания! Да! Места, где люди захотят тратить деньги. Ему в очередной раз напомнили, что железная дорога была чем-то большим, нежели сочетанием рельсов и пара.
И когда Джолсон вручил ему визитную карточку, всю в пятнышках жира, Мокриц позволил себе помечтать о дополнительных перспективах. Конечно, понадобится специально отведенное место, где можно ждать поезда, где всегда сухо и тепло, и можно что-нибудь выпить и даже, страшно подумать, купить булочку с сосиской, которая действительно в свое время была свиньей. И да, поскольку Дик пообещал, что вести поезд ночью не составит труда, то в пункте назначения должны быть привокзальные гостиницы, такие же роскошные, как и вагоны, и страшно оживленные, потому что постояльцы будут приходить и уходить круглые сутки. Там будет казаться, что весь мир пришел в движение.
Не в силах угомониться, Мокриц выбежал из конторы и двинулся к сараю. До сих пор ему казалось, что Дик беспечально воплощал в жизнь все свои мечты, поэтому он удивился, увидев инженера одиноко сидящим у пыхтящей Железной Ласточки в самом настоящем унынии.
Мокриц, машинально войдя в роль смазки для колес прогресса, участливо поинтересовался:
– Что-то случилось, Дик?
Словно истязаемый внутренними демонами, Дик мрачно отвечал:
– Да такое дело, господин Липвиг. Меня пригласили в Гильдию Ловких Умельцев на той неделе, познакомиться с господином Пони, и представляешь, что он мне сказал? Что я должен пойти в ученики! Я-то! У ребят моих вон как все ладится, это они должны быть моими подмастерьями, но нет, оказывается, раз я сам не мастер, то должен четыре года отработать по контракту у настоящего мастера, а через некоторое время, глядишь, и стану подмастерьем. Но я сказал: никогда я контрактов не заключал, ни у каких мастеров не учился, знаете почему? Я сказал, что никогда не был в подмастерьях, потому что никто не мог меня научить тому, что я сейчас знаю! Мне пришлось до всего дойти самому! А потом я прочитал про древних эфебцев, которые когда-то построили небольшой паровой двигатель, и он заработал… Ну, потом взорвался прямо у них под ногами, хотя никто не пострадал, – они спаслись потому, что их двигатель был для какой-то лодки, и все они оказались в воде, в промокших тогах. И тогда я подумал: эти древние эфебцы, наверное, знали свое дело, поэтому я взял в нашей столатской библиотеке еще одну книжку про них, и знаешь что, господин Липвиг? Вот эти древние в простынях и сандалиях придумали еще и синус, и косинус, я уж молчу про тангенс! Всю мою любимую математику. И квадратные уравнения. Где бы мы были без квадратных-то уравнений? Ну и в общем, они выглядели стариками, которые на первый-то взгляд ничем не занимались, только лежали и спорили о философии, а потом оказывается, что знали-то они практически все, ну, обо всем и все-все-все записывали. Ты представляешь?? У них все было на руках. Могли бы взять и построить нормальный двигатель, паровой корабль, который бы не взорвался. Вот тебе и академики. Столько знаний – а они снова принялись обсуждать красоту и истину чисел и проморгали тот факт, что они открыли что-то зверски важное. А я что? Если я захочу красоты и истины, то вот, посмотрю на Ласточку.
Дик стукнул кулаком по железному корпусу и сказал:
– Вот она – красота. И вот она – истина, прямо тут. И они все это знали, но скрывали. Посмотри на нее! Моя машина! Я ее сделал! Я! И я недостаточно хорош, чтобы стать подмастерьем!
Он перевел дыхание и продолжил:
– Не пойми меня неправильно, господин Липвиг, я знаю, что все это просто слова, но понимаешь, до меня вдруг дошло, что раз я никогда не проходил обучения, мне никогда не стать мастером, потому что нет никого, кто знал бы о том, чем я занимаюсь, больше меня самого. Я прочесал все справочники, прочел все книги, но мне нельзя быть мастером, пока другие мастера мне не скажут, что я мастер.
Дик еще больше приуныл, а Мокриц так и стоял с разинутым ртом и слушал, как дотошный Дик винит себя в том, что он гений.
– И у моих ребят, – продолжал он, – ну, так я их зову, – так вот у них нет даже надежды стать однажды мастерами, потому что они обучались инженерному делу не у мастера! Что за бред!
Мокриц рассмеялся в голос, обхватил ладонями чумазую голову Дика, аккуратно повернул его лицом к простирающемуся перед ними участку и огромным, ставшим уже постоянными очередям на поезд и спокойно сказал:
– Они знают, что ты – мастер, а Железная Ласточка – твой шедевр. Любой мальчишка хочет быть тобой, Дик, потому что ты сам по себе шедевр. Ты меня понимаешь?
Вид у Дика был недоверчивый – видимо, он все еще дулся из-за отсутствия диплома с красивыми званиями, который его матушка могла бы повесить на стенку.
– Да, но при всем уважении, они не имеют никакого авторитета в вопросах укрощения пара. Никого не хочу то есть обидеть, но что они знают?
Мокриц оборвал его:
– Дик, в каком-то смысле где-то здесь в глубине живет сама душа мироздания, и они все знают. Ты ведь слышал о Леонарде Щеботанском. Некоторые мастера сами делают себя мастерами, и ты один из них. Ты сделал из себя инженера, и все об этом знают.
Дик воспрянул духом и сказал:
– Я не собираюсь открывать собственную гильдию, если ты к этому клонишь, но если какой парнишка придет ко мне и захочет научиться пользоваться счетной линейкой, то я от него не отвернусь. Сделаю его своим подмастерьем по старинке, и пусть его руки никогда больше не будут чистыми. И заключу я с ним контрактов столько, что они у него из ушей торчать будут, хоть на пергаменте напишу, если раздобуду. Вот так все будет, и он проработает со мной столько, сколько надо, пока я не решу, что он готов сам быть ремесленником. Вот так надо дела делать. Вот так нужно заниматься ремеслом. Когда я тебя впервые увидел, господин Липвиг, я подумал, что на словах ты такой герой, а на деле пшик. И смотрел я, как ты бегаешь и подмазываешь тут и там. Ты ничего так, господин Липвиг, очень даже, но в фуражке ты бы еще лучше смотрелся.
Железная Ласточка с шипением выдула внезапную струю пара, и они со смехом повернулись полюбоваться на нее. В ней появилось что-то новенькое. Минуточку, подумал Мокриц, она изменила форму, стала… крупнее. Ведь так? Мокриц помнил, что Ласточка – прототип, и Дик постоянно что-то менял в ней, но ему почему-то казалось, что каждый раз, глядя на нее, он видел новую машину. Она с каждым днем становилась сильнее, стройнее, лучше.
Обдумывая это открытие, Мокриц заметил, что Дик переминается с ноги на ногу. Наконец юноша застенчиво спросил:
– Господин Липвиг, ты знаешь эту девушку с длинными светлыми волосами и красивой улыбкой, которая иногда приходит на участок? Кто она? Она ведет себя тут как хозяйка.
– А это, – ответил Мокриц, – Эмили, любимая племянница Гарри Короля. Не замужем.
– А, – отозвался Кекс. – Вчера она приносила мне чай – и даже с булочкой!
Мокриц увидел беспокойство в лице Дика Кекса, который вдруг обнаружил себя в такой ситуации, где логарифмы не помогают. Нет, здесь были нужны совсем другие рифмы.
