Конечно, Эдуард сжигал пустые деревни и лично ездил от дома к дому с горящей ветвью в руках. Кое-кому из его спутников, таким как Энтони Вудвилл, лорд Риверс, нравилось разрушать. Брат королевы со смехом смотрел, как распространялся огонь, и его веселье становилось более полным, когда из пламени выскакивали опаленные кошки или собаки. На второй день пути они сожгли живьем старика в его собственном доме. Тощий старый хрыч вылез на улицу, когда они проезжали мимо, и принялся грозить кулаком Эдуарду, обзывать его изменником и бунтовщиком. Риверс лично забил гвоздями его дверь, и люди короля стали ждать, что старик попытается снова открыть ее. Однако, когда вспыхнул огонь, ручка даже не шевельнулась. Старик остался в своем доме и не испустил ни единого крика до тех пор, пока дым и пламя не задушили его.
Весть об этом распространилась по краю. От остававшихся верными Йоркам людей король и его спутники слышали, что в деревни приезжали разные люди, говорившие селянам, что Ланкастер поднимется снова. По ночам на дверях домов и лавок оставались подметные письма, пришпиленные к дереву тонкими кинжалами. И никто не видел, как они появлялись там, никто не слышал удара молотка… Так, во всяком случае, говорили. О подобных вещах рассказывали едва ли не со священным трепетом, словно письма эти распространяли темные духи мести, а не умные люди, владеющие искусством письма, подкупа и шепотка. И каждый болтливый рот, каждая накарябанная записка утверждали, что король Генрих вернулся на престол, а Эдуард – всего лишь непристойный сукин сын, не сумевший удержать украденное в своих руках. Ложь была мерзкой и до неприличия простой. Ричард Глостер ощущал в ней прикосновение руки, знакомой ему, – во всяком случае, по репутации. Дерри Брюер, глава тайной службы Ланкастеров. Его работа.
Ричард не считал случайностью то, что все переданные ему письма были подписаны одним именем – «Рейнар». Во Франции им называют хитрую мелкую тварь – лиса, умом и смекалкой побеждающего более сильных зверей. За холодным и соленым проливом, разделяющим оба народа, у Маргариты Анжуйской и короля Генриха жил наследник, заморский принц, и даже существовал своего рода двор, оплачиваемый французским королем Людовиком, кузеном королевы. Похоже было, что в своем изгнании они еще не утратили надежды, хотя и потеряли все остальное.
Эдуард осадил коня, и Ричард снова посмотрел вперед, на ландшафт, пронизанный серыми дождевыми нитями и растворяющийся в белой дымке. Еще заметен был утренний туман, собравшийся вокруг курящихся труб небольшой деревеньки, видневшейся вдали у перекрестка дорог и подобной морщинке на видавшей виды щеке – дюжина примерно домов и мельница на быстром ручье. Белый туман скрывал живущих там людей, в то время как королевская охота взирала на дома с вершины холма. Не все крестьяне бежали; не все рыцари, из трусости или по неблагодарности, отвернулись от короля, победившего при Таутоне. Королевская охота насчитывала в своих рядах уже почти восемь сотен людей. Среди них, вселяя в Ричарда некоторую надежду, находилось сорок лучников. И пускай все они последние годы своей жизни посвящали собственному животу, а не оружию, силы, чтобы натянуть лук, у них еще хватало.
Снова пошел дождь, наполняя воздух сыростью и звуком, всегда заставлявшим Ричарда представлять себе огромное оловянное блюдо, на которое сыплются сушеные бобы. Его люди мокли под дождем в своих железных доспехах. Несчастный, замерзший и голодный, он посмотрел вдаль и решил спешиться.
Дубовая рощица на холме была еще молода, деревья не успели вырасти. Они не образовывали преграды зрению, хотя на их ветвях еще оставались золотые и красные листья. Дубки эти, вне сомнения, посадил какой-то фермер, все еще помнивший о языческих обрядах, господствовавших на Оловянных островах до того, как христиане приплыли к их белым утесам. Глостер заморгал, припоминания названия, почерпнутые им из старинных книг, тут же возникших в его памяти. Греки называли этот холодный и сырой край Касситеридами, Оловянными островами, римляне – Альбионом и Британнией. Сажать деревья на высоких местах прежде было в обычае, о котором знал Ричард, и, перед тем как спрыгнуть с коня, он почтительно прикоснулся ко лбу в знак уважения к духам этой земли. Лучше забыть про гордость, тем более теперь, когда на них с королем объявлена охота.
– Вон там, на западе! – крикнул, указывая, один из его людей.
Герцог обернулся через левое плечо, и сердце его екнуло. На втором дне пути их едва не застали врасплох, когда они, забыв про осторожность, разъезжали по деревням. Ричард поежился, вспоминая близость смерти и собственную слепоту, осуждая за беспечность себя и брата.
Мало того, что Уорик и Дерри Брюер заплатили своим лазутчикам, чтобы те забирались в деревни и прикалывали к дубовым дверям общественных зданий свои возмутительные воззвания, так они еще нашли время собрать на севере войско, способное раздавить отряд короля. Тем не менее Эдуард сделал первый ход, избежав капкана, который поставил бы его войско между молотом и наковальней…
Ричард гневно тряхнул головой. Из-за здешних туманов и бесконечных дождей они так и не сумели понять, сколько человек преследуют их. Конечно, врагов было много больше, чем они могли бы остановить и разорвать в кровавые клочья. Королевская охота не могла вырваться из удавки – и каждый день продвижения на юг приближал их к Уорику, войско которого шло по лондонской дороге. Ловкая хватка, подумал Глостер, продуманная людьми, знавшими достоинства и слабости его брата. Ни один французский тиран не смог бы добиться ничего подобного, особенно на английской почве. Только английские изменники способны реализовать столь тонкий замысел, добиться такого результата… Лишь эта мысль согревала Ричарда под проливными дождями. Всего за несколько критических дней Эдуард превратился из беззаботного пьянчуги в преследуемого сворой собак оленя. Жестокое преображение.
Поле вдали словно зашевелилось. Три колонны промокших насквозь солдат струйками пролитого масла текли по равнине по направлению к монарху и его окружению. Они находились самое большее в паре миль от королевской охоты – точнее было трудно сказать за пеленой тумана и мороси. Ричард подумал, что эти всадники и пешие, бредущие с опущенными головами, могут и не заметить остановившийся на холме отряд короля. Знамена Эдуарда все еще были развернуты: с белой розой, пылающим солнцем и тремя львами английской короны. Гордость не позволит брату опустить свои знамена, хотя дождь давно заставил их поникнуть.
Глостеру и в голову не могло прийти, что спутники Эдуарда могут показаться грозной силой. Издали королевская охота казалась пятнышком на склоне холма, запятой, от которой отходил хвост усталых, дрожащих от холода людей, пытающихся укрыться от дождя и ветра за крупами коней.
– Тогда поехали, – приказал Эдуард. – На восток. Видите вон там небольшую дорогу? Правим на нее и будем надеяться, что нас ждет там булыжник и гравий после этой грязи.
Как бы отзываясь на слова короля, дождь припустил с удвоенной силой, заставив вновь оказавшихся в седлах всадников склонить головы к конским шеям; он ослеплял их, лупил по ним каплями, изматывал душу. Нет упоения в участи преследуемой жертвы…
Когда передовые всадники вновь оказались на ровной земле, Ричард окинул взглядом грязную колонну людей своего брата, выползавшую с поля. Он заметил, что граф Вустер отстал: сырость и лихорадка настолько лишили его сил, что он больше не мог угнаться за остальными. Мастифы и борзые с подвязанными мордами – чтобы не сообщили своим лаем врагам о присутствии охотников – трусили среди всадников. Ричард тряхнул головой, пытаясь прогнать одолевавшее его отчаяние. Ливень сгустил и туман, так что герцог больше не видел преследователей. Он прикусил губу и поехал дальше. На севере на них были расставлены сети, на юге их ждал Уорик. Им оставалось только бежать на восток, и Глостер знал, что Эдуард подумывает о портах Норфолка.
