– И правда что, – добавила Медда. – Чего такую красоту прятать?
– Прекрасно, – кивнула я, – значит, руки я стану показывать, как хэнаванская красавица, а лицо закрою, как шонгори.
– Зачем его закрывать? – негромко спросил Рыжий.
– Смеешься?
– Не думаю даже. Помнишь, ты сказала как-то, что нет зеркала честнее, чем чужие глаза? Ну так посмотри в мои.
И я посмотрела в темные, с огненными искрами в глубине глаза Рыжего, моего странного бродяги, моего спасителя, моего тавани…
Там отражалась не я. Вернее… такой я могла бы стать, если бы не случай на охоте. Я невольно провела рукой по щеке… и не почувствовала уродливого рубца, стянувшего половину лица, и улыбнуться я могла теперь не одним только краем рта…
– Как же так? – шепнула я.
– Огонь по нам прошелся, хозяйка, – улыбнулся в ответ Рыжий, извернулся и встал, заодно и меня подняв на ноги. – Всю дрянь выжег-испепелил. Знаешь, может, водятся где-то в чужедальних краях такие птицы: всю жизнь горят-светят, а как приходит их смертный час, так сжигают себя, а потом восстают из пепла живы-живехоньки.
– Похоже, – усмехнулась я.
– Но крылатые так не умеют, – добавил он, – а вот черноту из души выжечь способны. Видно, там, на берегу, огонь во мне еще не вовсе угас, а ты еще подбавила, да ту мою частицу, что от Огнегривого досталась, выпустила, он и постарался…
– Да какая разница! – взревел вдруг Арнольд так, что, казалось, даже сосны покачнулись. Гул по лесу пошел, это уж точно. – Я в город иду, там же ничего не знают! Как разбежались, так и сидят, поди, по домам… или на площади толпятся! Дозволь, госпожа, я объявлю: королева Жанна вернулась!
– Иди, – кивнула я. – Иди да смотри, не вздумай напиться, приду – проверю!
– Ни в жизнь больше, – помотал он кудлатой головой и с неожиданной прытью двинулся туда, где виднелись крыши предместий, крича во весь голос: – Эй, люди добрые, слушайте! Слушайте и не говорите, что не слышали!..
– Не охрипни прежде времени! – засмеялась я, а Рыжий кивнул Яну – проводи, мол.
– Едем и мы, – сказал он. – Дай поцелую, потом не до того будет! Забот-хлопот у тебя теперь полон рот, все прибери-разбери, дела уладь… а от меня в таких делах проку мало!
– Ты зато с береговыми братьями договариваться мастак, вот и займешься, потому как я именно в этом мало смыслю, – улыбнулась я и чуть не задохнулась, когда он в самом деле меня поцеловал, обняв с такой силой, что я охнула. – Рыжий, задушишь же…
– Прости, не сдержался, – покаянно ответил он, чуть разжал руки и пристально посмотрел мне в глаза.
– Ты что?
– Смотрю, каким ты меня видишь, – сказал Рыжий совершенно серьезно.
– И каким же? – почему-то испугалась я, но он только улыбнулся и ничего не ответил. А я спросила: – Тебя все-таки тянет прочь?
Он помотал головой.
– Я как он, – сказал Рыжий, помолчав. – Не могу душу разорвать. Уйти насовсем и думать каждый миг, как ты да что с тобой… хуже пытки. А небо никуда от меня не делось, вон оно, прямо над головой, а кругом лес, чем плохо? И цепью за ногу я не прикован, – добавил он с ухмылкой, – ты сама сказала. Уж отпустишь на денек-другой побродить, а? А то я от города устаю. Привыкнуть привыкну, но…
– Я и сама с тобой поброжу, – ответила я. – Если возьмешь.
Он ничего не ответил, только обнял еще крепче прежнего.
– Госпожа, корону-то возьми, – окликнул Клешнявый, и Рыжий неохотно разомкнул кольцо рук. – Когда Рикардо сгорел, она-то и упала. А я подобрал. Песочком бы только почистить, закоптилась малость…
Я взглянула на почерневший венец и невольно поежилась. Надеть вот это?.. Это не та корона, что предназначена для самой коронации, та хранится во дворце… но и ту я не примерю! После Рикардо-то…
– Сдурел, что ли, такое хозяйке совать? – правильно истолковал мою гримасу Рыжий. – Выкинь! Или вон под деревом закопай.
– А как же… – начал было тот, но осекся, когда ближайшая сосна словно бы шевельнулась и под корявыми корнями, которыми она цепко держалась за склон, открылась яма.
– Я припрячу, – пообещал дух леса, а я кивнула.
– Лес, – негромко позвал Рыжий, о чем-то глубоко задумавшийся, – дозволишь?..
– Дозволяю, – пророкотало в вышине, и Рыжий шагнул за ближайшее дерево и пропал из виду, крикнув только:
– Обожди, я скоро!
Он и впрямь вернулся быстро, не успела я толком отряхнуться, умыться и вычесать из волос песок и мелкий лесной сор – у Леаты при себе имелся и гребень, и зеркальце (да к чему оно мне, если есть глаза Рыжего?), ну а воды хватило во флягах.
– Вот хорошо, что кудри распустила, – довольно сказал он, пряча что-то за спиной. – Так лучше будет.
– Ты что задумал?
Вместо ответа он водрузил мне на голову пышный венок, сплетенный из ветвей боярышника, украшенных яркими алыми ягодами и… цветами?
– Осень же, Рыжий… – пораженно сказала я.
– Порой он и осенью цветет, – улыбнулся он. – В самый раз пришлось!
Не один боярышник был там: и рябина, и гроздь калины, и яркие кленовые листья, и – наверняка – прочная золотая нить, перевившая ветви. И почему-то я была уверена: цветы не завянут, ягоды не сморщатся, а листья не пожухнут…
– А ты? – спохватилась я.
– Что – я? – не понял Рыжий, а потом догадался, что я имею в виду: – Э, нет, хозяйка, на голову ты мне ничего не нацепишь, не думай даже! Разве дело на медяшку золото с рубинами примеривать?
– А и верно, – фыркнула я, присмотревшись. – Только не на медяшку, Рыжий… Но ты прав – золотом по золоту… неважно выйдет. Ты и так хорош!
– Ну а раз так, то едем, кони застоялись, – улыбнулся он и хлопнул Твэя по гладкой шее, а тот любовно прихватил его за ухо. – Подсадить?
– Подсади, – кивнула я, хотя и сама могла сесть в седло.
– И вы не отставайте, – сказал Рыжий остальным, и Клешнявый принялся помогать Медде громоздиться на лошадь. Старуху Фиону он посадил позади себя, ну а Леата взяла коня Яна, тот-то вперед ушел с Арнольдом вместе.
Вскоре мы въехали в предместье, и люди расступались, пропуская маленький отряд, а где-то впереди, наверно, уже на площади, все не стихал бас Арнольда:
– Нет больше самозванца, люди! Истинная королева вернулась, Прекрасная Жанна!
– Госпожа… – шагнула вдруг на мостовую старая Бет. – Не побрезгуй… Последнее вот… Как не заметила, сама не знаю, слепа, видно, стала! Соседского внука на самую макушку взогнала, чтоб достал… будто нарочно для тебя зрело!
Она протянула мне красное яблоко, не очень большое и, прямо сказать, кривобокое. Ему далеко было до той красоты, что поспевала прежде в ее саду, но… оно было живым. Настоящим. И пахло не пылью и гнилью, а просто – яблоком, как ему и было положено.
