Он покачал головой.
– Это не моя мать, не моя жена, не моя дочь, не мой долг. Я могу только злиться про себя. Отец разделяет мои чувства, я знаю, но обещание сильнее жалости. Таков наш закон, и, как бы жесток он ни был, преступать его не может даже князь.
– Ну хорошо… – Я подумала, а потом твердо сказала: – Я хочу эту Илюмжи.
– Что ты сказала?
– Я говорю: хочу твою сестру себе в служанки. Моему отцу твой уж не откажет, долг там или не долг? – улыбнулась я. – Я раньше этого вашего соседа захотела, просто вести запоздали. Уж найдет он, из кого еще выбрать? А отцу я сама скажу, в чем дело.
Отец, помню, разгневался, заявил, что я устраиваю дипломатический конфликт, но когда я прямо спросила: «А если б в счет долга шонгорский тэшавар потребовал Аделин себе на ложе прямо сейчас, пока она маленькая, ты бы ее отдал или придумал что-нибудь?» – умолк и сказал, что заплатит выкуп, если придется. Но нет, обошлось… Тот князь выбрал какую-то другую девушку, взрослую, обойдясь уверениями, что Илюмжи уже обещали мне, просто случайно позабыли об этом, давно дело было, вроде бы еще до моего рождения…
Иногда удобно получать все, что пожелаешь.
Илюмжи привезли через несколько недель. Была она маленькой, хрупкой, в самом деле чуть выше меня ростом, и это в двенадцать-то лет! Но красива она оказалась необыкновенной, какой-то странной, нездешней красотой, сияющей… Она была при мне, я следила, чтобы ее не обижали, но увы – через четыре года она умерла. Лекари сказали: чудо, что она и столько-то прожила! У нее было больное сердце, вот что они выяснили. Илюмжи даже по лестнице не могла подняться без одышки, куда уж там прислуживать да бегать туда-сюда с поручениями… Я назначила ее своей помощницей: ей только и требовалось, что подавать мне одежду, с остальным справлялись другие служанки.
Илюмжи обычно пряталась у меня в покоях, выходила, только когда я возвращалась, и дичилась даже брата. И то она видела его всего несколько раз в своей короткой жизни!
И все-таки она ухитрилась встретиться с обычным слугой, который то ли что-то принес, то ли пришел подвинуть мебель. Слово за слово – и Илюмжи упала мне в ноги, прося разрешения выйти замуж. Саннежи – он тоже присутствовал при этом – лишился дара речи. Но что он мог поделать? Илюмжи отдали в полное мое распоряжение, отец и брат над ней уже не были властны… Ну а я позволила, конечно.
Умерла она давая жизнь сыну: повторюсь, у нее было слабое сердце. Ребенок остался с отцом, а тот, насколько я знала, хоть женщин не чурался, не женился вновь, растил мальчишку в одиночку. Видно, люди крови Саннежи не давали забыть о себе тем, с кем связала их любовь, пускай даже короткая…
– Хозяйка, просыпайся, ехать пора, – шепнул мне в ухо Рыжий. – Ночью ветер побродил-поколобродил, завалы такие, что ни один чужак не проберется, а для нас тропка приготовлена.
– Иду, умоюсь только…
Я хотела встать, не продрав глаз – от холодной воды живо проснусь, – но столкнулась с Рыжим лбом. А потом губами. А потом…
– Этак мы вовсе никуда не поедем, – выдохнул Рыжий, а я поцеловала его в висок, пригладила жесткие волосы и вдруг замерла.
За левым ухом у него оказалась родинка. Не очень большая, а если не приглядываться, и не заметишь… Вот только формой эта родинка напоминала звезду о четырех лучах, а еще имелась рядом вторая, совсем маленькая, продолговатая – это был хвостик кометы…
«Так не бывает, – сказала я себе. – Показалось. А это просто сор какой-то налип, вот тебе и кажется невесть что! И даже братом Саннежи Рыжий никак быть не может… или может?»
– Ты что? – Он открыл темные глаза и улыбнулся.
– Боюсь, – честно ответила я, решив разбираться в этих странностях уже после того, как мы уничтожим фей. Если сумеем, конечно. – То, о чем рассказал дух леса… И Эмилия… Я понимаю, Рыжий, она тоже отродье фей, но это еще и моя племянница, и дочь моей сестры, да просто маленький ребенок! Она-то уж точно ни в чем не виновата…
– Вот именно поэтому – чтобы не было больше таких, без вины виноватых, как твои племянники, – нам надо выжечь эту мразь, – серьезно сказал Рыжий и поцеловал меня так, что голова закружилась. – Собирайся. Надо ехать.
– А ты сам-то как, после бури этой? – спросила я, положив руку ему на плечо.
– Теперь меня еще на парочку таких хватит, – лукаво улыбнулся он и сел. – Но чуть погодя. Пора. Время не ждет.
Дорожку дух леса нам и впрямь оставил, пусть не прямохожую, но не вовсе запутанную.
Тван шел по пятам за Твэем, остальные следовали за нами. Ян возбужденно посвистывал, глядя по сторонам, Медда бормотала что-то под нос, когда дорогу преграждал очередной рухнувший лесной великан, но это не отвлекало.
Клешнявый остался на побережье, ждать известий. Поселок-то вовсе опустел, а он пристроился в хижине поодаль, там его не враз бы заметили, а даже если так, ему хватило бы времени удрать.
Поместье Марриса оказалось не очень большим, и, похоже, еще совсем недавно оно выглядело ухоженным, но вездесущая сушь и здесь выжелтила живые изгороди из можжевельника и не знакомого мне хвойного кустарника, заставила деревья сбросить листья раньше времени…
– Господин не принимает, – талдычил старик-дворецкий.
Понимаю его, наша пестрая компания вряд ли могла прийтись по вкусу любому порядочному слуге!
– Передай, у нас дурные вести о сыне господина, – серьезно сказал Рыжий. – И еще – мы знаем, кто тому виной. Может, после этого примет?
Тот вскоре вернулся и сказал без особой охоты:
– Господин распорядился впустить вас. Но не утомляйте его, он стар и болен.
– Не беспокойся об этом, почтенный, – серьезно ответил Рыжий, и мы вошли в дом.
Когда-то, наверно, тут устраивали приемы, или же охотники после славного дня хвастались добычей, но теперь было пыльно, пусто… серо.
Старик хозяин принял нас в большой комнате, где был жарко натоплен камин, а сам он так кутался в шали и пледы, что напоминал кокон… из которого может вылупиться чудовищная бабочка.
– Слуга сказал, вы знаете что-то о моем сыне? – проскрипел он.
– Да, сударь, – ответил Рыжий и прямо сказал: – Он мертв.
Откуда у него взялась такая уверенность, я не представляла, хотя… человек, способный устроить такую бурю, наверно, может узнать, жив кто-то или нет!
– Более того, мы знаем, кто его убил, – добавил Рыжий. – И почему.
– Ну, говори же, – кивнул старик, а я вдруг увидела его глаза: темные, почти без блеска, цепкие, совсем молодые на сморщенном лице… не человеческие.
– Убил его еще один из вашей породы. Молодой и жадный. Тот, что вытянул силу из окрестных земель на несколько дней пути окрест.
Старый Маррис выпрямился, скинув плед.
– А ты взял мою племянницу, – проговорила я, открыв лицо. – Маленькую Эмилию, дочь Рикардо. Мы квиты.
