Заворожил меня Советский, заворожил красным башлыком, сложенными крыльями, колышущимися поверх черкески. Это все он: ходил мягко, развернув плечи перед разинувшими рты туристами и рассказывал об адыгах, населявших когда-то эти берега, о черкесах, кубанском казачьем войске, о шустрых турках, промышлявших пиратством и работорговлей.
– Геленджик переводится как невесточка; здесь процветал невольничий рынок, отсюда увозили красавиц-черкешенок за море в турецкие гаремы. Казаки поставили крепость, разогнали турок, но название осталось…
И… замер казак на мгновение, словно дожидался опаздывающей музыки, чуть коснулась улыбка рыжеватых усов, и взлетели полы черной черкески, застучали стремительной чечеткой мягкие сапоги, порхнул алыми крыльями башлык – пошла, пошла гулять лихая казацкая плясовая.
Было? Не было?
– Спрос рождает предложение, – говорит Советский, – народ в здешних поселениях часто голодал. Что лучше – продать девчонку богатому турку или смотреть, как она же от голода пухнет? Вот сюда, например, в нашу щель, приходили турецкие фелюги, их загоняли по прорытому каналу в такую яму-бассейн, маскировали, чтоб с моря не было видно, и грузили-разгружали. Место, где была яма, до сих пор сохранилось, можно посмотреть.
– А куда делись поселения? – спросил кто-то.
– Смерч упал и полностью смыл оба аула. Их тут два было: на том и на этом склоне, – объяснил Советский. – Это давно было, более двухсот лет назад. Только с тех пор здесь никто не селился, а щель прозвали Красной…
Давно…
Лекция кончилась. Я сорвалась с места, подлетела к директору:
– Валерий Олегович, можно вас сфотографировать?
Он неожиданно смущается, я вижу, как краснеют щеки.
– Ну что ж, молодежь, давайте, фотографируйте.
Он позирует но, не смотря на смущение, сохраняет то изначальное волшебное, то, что так поразило меня в нем. Мерцают вспышки. Туристы опомнились, подходят, просят сняться с ним.
– Что ж я один, давайте вместе, – говорит Советский. Мы буквально приникаем к нему, Ольга смеется и снимает своим фотоаппаратом.
Наконец все успокоились, отпустили директора. Путевки сданы, подписи поставлены.
– Ну, жду вас на ужине, – напоминает директор. Туристы разбредаются по своим домикам, а мы наконец-то бежим к морю.
Берег по-прежнему пуст. Мы разочарованно смотрим друг на друга.
– А как же фестиваль? Он ничего не сказал о фестивале, – говорит Аня.
– Сами все узнаем, – отвечаю я.
Мы чинно расстилаем коврики, избавляемся от шортов, сбрасываем шлепки и, хохоча, бросаемся в прозрачную жидкую лазурь, лениво перебирающую галечник под нашими ногами.
Ах, как хорошо! Море принимает нас в свои большие нежные ладони и покачивает слегка.
Я вижу маму и Ольгу, они вышли на берег, высмотрели нас, помахали руками. Устроились рядом с нашими вещами. У Ольги купальник бледно-розовый, совсем простой; мама тоже терпеть не может всяких ухищрений и всегда покупает только черные купальники безо всяких украшений. Они уселись, и мама сразу же принялась мазать Ольгу кремом от солнца. Сама-то она никогда не мажется, а у Ольги кожа очень чувствительная. Я помню, как она сильно обгорела один раз, когда мы ездили на Оку. Валера, уже привычный, в плавках, неизменной шляпе, темных очках, но почему-то с папкой под мышкой, подошел к ним, заговорил о чем-то. Я показала Ане глазами, мы быстренько выбрались на сушу, навострили ушки.
Директор присел на выкинутое штормом бревно.
– Что случилось, Валер? – спросила Ольга.
Он достал платок из кармана, вытер пот со лба. Помолчал.
– Да ну их!
– Кого?
– Туристов! Ждал, ждал, по всему вокзалу бегал, троих так и не нашел.
– Бог с ними, сами доберутся.
– Нет, ну до чего народ у нас дурной! Ведь сказано же: будет автобус. Нет, двое на частнике уехали, а еще одна даже не знаю где. Ведь обдерут как липок!
Думать об этом не хочется, не стоит оно того. Солнце уже низко. Нежное море лениво готовится к закату. Прохладные горные тени прогнали дневное пекло. Благословенные часы, когда каждая клеточка живет в полной гармонии с окружающим миром. Мы молчим, закрыв глаза, теплый воздух гладит кожу, осторожно, не спеша раскрашивает тело бронзой. Хорошо…
Я поворачиваюсь на бок и вижу, как по берегу в нашу сторону бредет женщина.
– Смотри, какая странная.
Советский приложил ладонь ко лбу и разглядывает некоторое время приближающуюся тетеньку. Она абсолютно голая, если не считать двух тонких платков: на плечах и бедрах. Женщина тащит тяжеленную сумку.
– Не твоя потерявшаяся, случайно?
Советский хмыкнул, но остался сидеть на месте, ожидая, пока женщина подойдет поближе. Вскоре сомнений не осталось, она направлялась прямо к нам.
– Здравствуйте, – голос у нее низкий с хрипотцой. Она сбросила с плеча сумку, выдохнула с облегчением и уселась рядом с Валерой.
– Вы директор? – спрашивает она.
– А вы отставшая? – в свою очередь интересуется Валера.
– Да.
– Как же вы добрались? – он разглядывает ее не смущаясь, скорее чуть раздраженно. Женщина успела обгореть, пока протопала семь километров. Плечи и живот стали малиновыми, солнце обожгло ей лицо и покрыло красными пятнами небольшую отвисшую грудь.
– Ничего, нормально, – отдуваясь, отвечает она, – только сумка тяжелая.
Советский сокрушенно покачал головой.
– Пойдемте, я вас оформлю. – Она поднялась поспешно, попыталась подхватить свою поклажу. Советский опередил ее.
– Там еще пакеты, – сказала женщина, – я бросила их на пляже. Сейчас сбегаю…
– Оставьте, – поморщился Советский, – я скажу, вам их принесут.
Они ушли, и только тогда я спохватилась, что так ничего и не узнала о фестивале.
– Ну, вот вам и начало фестиваля, – негромко сказала мама, чуть качнув подбородком в сторону. Мы все втроем повернули головы как по команде.
На берегу появилась странная и даже слишком живописная группа молодых людей, их головы были украшены длинными дредами, вокруг бедер – яркие шелковые куски ткани: желтая, красная, оранжевая… они направились в самый дальний конец бухты. Там они сбросили шелк со своих бедер и, совершенно не стесняясь наготы, бросились в море, оглашая побережье громкими криками.
– Растаманы в комплекте, – усмехнулась мама.
Как хорошо, когда человек слышит слова растамана.
Как хорошо, когда человек что-то слышит…
Пропела она.
Аня отвернулась, у нее покраснели щеки.
– Тр-р-р-р-р – а! – долгий, визгливый вопль одного из растаманов заставил нас вздрогнуть.
