Дав присутствующим прочесть надпись, Виктор движением волшебника открыл коробку, и взглядам его друзей предстало весьма впечатляющее зрелище. Впрочем, интересны, как всегда, были детали, оценить которые, к сожалению, мог лишь Макс. Поэтому Виктор взял на себя функцию глашатая, когда Макс начал извлекать дары волхвов («Или, лучше сказать, данайцев? – мимолетно подумал он) на свет божий и передавать Виктории, которая вместе с Ликой встречала каждый новый предмет счастливым смехом.
– Je demande de l’attention, les dames et messieurs! Champenois Dom Perignon!
[31] – возвестил он, когда из коробки появилась пузатая бутылка. – Папиросы «Беломор» (две пачки). Обратите внимание, дамы и господа, что это не просто так «Беломор», а «Голубой Беломор» фабрики Урицкого. Шоколад бельгийский (только две плитки, к сожалению), курага тегеранской расфасовки (один пакет), чай цейлонский (одна пачка), сыр камамбер австрийского производства (одна коробочка). Все!
Утес не обманул. В тюках оказалось все, о чем просил Виктор, и даже немного сверх того, что неизвестный ему Утес счел правильным добавить к списку Виктора. И среди всего этого добра Вика нашла вот эту коробку и, сразу сообразив, кому она предназначена, передала ее Виктору. Сохранив посылочку в секрете, Виктор предполагал предъявить ее накануне прорыва. А что касается ее содержимого, то циничный Утес был в своем репертуаре. Виктор понимал, что вкусности подобраны впопыхах, на бегу, но все равно со смыслом.
«Да, – усмехнулся он про себя. – Широка страна моя родная…»
– Ну, за работу! – объявил Виктор, беря в руки бутылку шампанского. – Все ли готовы? Все ли готово? Тогда прошу приготовить бокалы!
– Не торопись, Федя. – Макс встал и, обведя взглядом собравшихся, остановил его на Лике, хотя говорить он продолжал, обращаясь вроде бы к Виктору: – Сегодня еврейский Новый год, поэтому, Федя, я тебя прошу, побудь пять минут евреем, пожалуйста. Я скажу браху – это благословение на пищу, если кто не знает, – и можно будет разливать и пить. Идет?
– Как скажешь! Мы, коммунисты, кем только не были, можем и евреями, если партия прикажет.
– Барух ата адонай … – начал читать Макс молитву.
«Благословен ты Господь…» – автоматически перевел Виктор и вспомнил, как много лет назад, в Иерусалиме, они сидели в маленькой кофейне и Макс рассказывал о своем детстве в Праге. Когда это было? Кажется, в тридцать первом. Да, точно, в тридцать первом. А кофейня принадлежала армянину, сын которого, Ашот, был коммунистом. От воспоминаний его оторвал дружный вопль собравшихся: «Разливай!» – и Виктор стремительно переключился на шампанское.
Обед удался. Макс сделал невозможное. На столе были тушенные с сублимированным луком грибы, запеченная в углях утка и, наконец, как апофеоз, стейки из медвежатины.
– По-умному, – благодушно рокотал басом Макс, – медвежатину надо есть с яблочным соусом, но яблок я не нашел. Поэтому решил поэкспериментировать с медом.
– С медом? – Виктор отвлекся от созерцания великолепного куска мяса, лежащего перед ним на тарелке, и, потянувшись к заветной сургучной головке, спросил:
– А где ты мед тут умудрился достать?
– Пчелы, Федя, – наставительно поднял вверх указательный палец Макс, – бывают домашними и дикими. Как по-русски называются эти люди, которые собирают дикий мед?
– Так ты что, бортничал, что ли?
– Как ты сказал?
– Бортник, – старательно проартикулировал Виктор. – Бортничать.
– О да! – согласился Макс. – Я бортничал. Я был бортник. Я собирал дикий мед.
Виктор усмехнулся. Русский язык Макса качался, как маятник. Макс то говорил по-русски совершенно гладко, даже акцент смягчался, то его стопорило, и он начинал, как казалось, переводить с немецкого.
Стейки оказались выше всяческих похвал. Закончив со вторым и опрокинув очередную стопочку («Слеза, ну, чисто, слеза. «Поповка» – она и через сто лет “Поповка”!»), Виктор оглядел повеселевших друзей (даже Лика раскраснелась, и ее усталые больные глаза засветились прежней живой зеленью) и сказал:
– А знаете что, ледиз энд джентльмен, давайте-ка сваливать с этой дачки!
– Что ты сказал, любимый? – подняла бровь Вика.
– Что отпуск закончился.
– Побежим сегодня? – по-английски спросила Вика. Она не была удивлена.
– А почему бы и нет? Выпили, закусили… Кураж есть?
– Есть!
– Ну так вперед! А скажи, Макс, мазаль еврейский гоям
[32] тоже положен или как?
– Обязательно, – серьезно ответил ему Макс. – Я же вас всех в евреи, властью данной мне императором, уже произвел.
– Да, – сказал вдруг с грустинкой в голосе Виктор. – Жалко мне Саргона нашего. Старик был не без дури в башке, но личность. Ладно, выпьем на посошок, и в дорогу!
Маленькая ночная серенада
Они расположились на полу за прилавком слабо освещенного (ночь на дворе, темная октябрьская ночь) обширного торгового зала. Молодая высокая женщина быстро работает с крошечным прибором (возможно, это какой-то компьютер), а рядом с ней в вольной позе расположился высокий крепкий мужчина, в обеих руках которого зажаты какие-то то ли большие пистолеты, то ли маленькие автоматы.
– Ну? – спрашивает тихо мужчина.
– Они блокируют порт и стягивают силы к фиорду, – отвечает женщина ровным голосом.
– Смешные люди! Ладно, пусть померзнут, а мы с крыши сиганем. Что там, кстати, с небом?
– Метель. Они отозвали геликоптеры.
– Вот и славно. Значит, танцуют все! Слушай, а что нам мешает, пока суд да дело, немного прибарахлиться? А то чисто оборванцы, прости господи. А тут вон сколько добра буржуины припасли.
– Давай, – сразу соглашается женщина. – Я там внизу видела шубку из русского соболя. Сказка!
– А я о чем?
Крыша большого торгового центра. Переплетение труб и каких-то машин. Все это, однако, едва просматривается в тусклом свете ночной подсветки. Ночь, порывы ветра несут снежные заряды. Тишина. Распахивается дверь лифтовой башенки, и в полосу хлынувшего в ночь света выходят двое: женщина в манто из соболей и меховой шапке, с которой ей на спину свешиваются звериные хвосты (Куницы? Чернобурки? Соболя?), и высокий стройный мужчина, кажется, пришедший из мира «Матрицы». Он одет в длинное черное пальто и высокие ботинки. Голова его не покрыта. В руках оба держат оружие.
– Ну вот и все, – говорит мужчина, прислушиваясь к чему-то, слышному, однако, только ему.
И в это мгновение тяжелая бесшумная тень выплывает из забеленной метелью мглы. Огромное тело замирает, бесшумно распахивается овальный люк, и из подсвеченного фиолетовым полумрака за люком падает к ногам людей короткая гибкая лестница. Не задерживаясь на крыше ни одной лишней секунды, женщина и мужчина стремительно взлетают по лестнице и исчезают внутри летающей тарелки. Люк закрывается, и огромный диск, маленький кусочек которого мы только что видели, растворяется в ночной тьме и метели…
