«Мы все меняемся», – философски подумала она, вспомнив, что и сама вернулась из своего квеста другой.
– Ты как, красавица? – спросила Лика, имитируя свой прежний стиль.
– Я в норме, – спокойно ответила Йф.
– Это хорошо, – кивнула Лика, стараясь не обращать внимания на лютую стужу, поселившуюся в глубине глаз капитана. – Скажи, ты сможешь пилотировать крейсер в одиночку?
– Смотря что ты имеешь в виду, – рассудительно ответила женщина.
– Вернуться на Ойг.
– Ойг?
– Крейсер два дня назад стартовал с Ойг, – объяснила Лика. – Сейчас мы в шестом секторе.
– Если «Иййш» стартовал с Ойг, значит, весь маршрут находится в памяти вычислителя. Смогу.
– Это хорошо, – улыбнувшись, повторила Лика, которой на самом деле улыбаться не хотелось. – Потому что сейчас я буду их убивать. Мне не хотелось бы сдерживаться…
Она посмотрела на Йф и получила наконец ответную улыбку. Бледную тень солнечной улыбки графини Йффай.
– Не могу гарантировать, что нужные для пилотирования люди переживут ближайшие полчаса, но если тебе кто-нибудь нужен…
– Мне никто не нужен, – ответила Йф, нагибаясь и подбирая с пола разрядник убитого капитана второго ранга.
– Тем лучше, – усмехнулась Лика, направляясь к люку. – Держись за моей спиной…
Упавшую на Дворцовую площадь тишину разорвал сухой речитатив барабанной дроби. Звуки, рождаемые узкими и длинными гегхскими барабанами, напоминавшие треск ломаемых сучьев, резко и нервно звучали в сухом морозном воздухе. Через секунду к барабанам присоединились флейты, и Лика почувствовала, как шевельнулась в ней Маска, вознося ее ввысь, в мир резких и точных деталей, холодного расчета и одиночества. Здесь, на уровне сухой бухгалтерской прозы существования, Лика остановила свое нервное Золото властным усилием воли, как будто взяла под уздцы норовистую пугливую кобылу. Безумная поэзия нечеловеческих скоростей и грозной боевой мощи манила, звала ее вверх, но Лика чувствовала, что сейчас не время для сказки. Суд, тем более такой суд, не приемлет эмоций.
Между тем, ритм гремящих барабанов ускорился, взвизгнули догоняющие их флейты, и гвардейское каре – сомкнутый строй, окрашенный в синее с золотом, выстроившийся вдоль восточной колоннады, совершил перестроение. Слаженным движением шестнадцать рядов гвардейцев сделали по три шага влево или вправо от центральной линии. Каре раскололось надвое, и в нем открылся узкий проход, «последняя дорога» для тех, кому барабаны и флейты выпевали сейчас «Проклятие в спину» – древний приговорный марш, не звучавший под аханскими небесами уже много веков, с тех давних пор, когда в крови и огне исчезло королевство Гегх.
Первым в проход вступил королевский нотариус виконт Шиэр. Он был одет в черный муаровый плащ, олицетворявший истину. В руках он нес свернутый в трубочку пергаментный свиток с прикрепленным к нему на алом шнуре блоком-накопителем. На пергаменте коротко, а в памяти накопителя длинно и подробно, со всеми возможными деталями, были изложены свидетельские показания и личные признания преступников, выбитые из них за короткие два дня костоломами графа Саара. Впрочем, преступникам, вины которых изобличали эти документы, прошедшие 46 часов короткими показаться не могли.
За Шиэром медленно двигался одетый во все белое глава королевского трибунала. В левой руке старый барон Цэй нес приговор. Этот свиток отличался от уголовного дела только цветом шнура, по традиции, темно-желтого. В правой руке судьи лежало «Милосердие короля» – длинный трехгранный кинжал, дарующий осужденному легкую смерть. Следом за Шиэром и Цэем плечом к плечу вышагивали два меча королевы, за спинами которых тащился первый из преступников – контр-адмирал Сурайша. Выглядел Сурайша неважно, но упасть или сгорбиться ему не давал натянутый стальной поводок, захлестнувший шею и заставлявший тянуть голову вверх, к плывущей над ним гравитационной платформе.
За Сурайшей шли остальные, длинная цепь виновных – 47 офицеров и 132 нижних чина, – приговоры которых заканчивались словом «смерть». При появлении каждого из них на площади публика, стоявшая на временных трибунах, установленных вдоль западной колоннады, испускала гневный выдох, звучавший, как грозный неясный гул, сливавшийся с боем барабанов и высокими голосами флейт.
Лика слышала приговорный марш и гневное дыхание толпы, смотрела на осужденных, выходивших на середину Дворцовой площади, но думала не о них. Медленно поглаживая ладонью правой руки серый шар, лежащий в ее левой руке, и ощущая иглистое морозное покалывание, идущее к ней от «Пленителя Душ», слушая и не слыша, видя и не различая деталей, она думала сейчас о другом. В сущности, это была даже не мысль, а сожаление. Она обвела взглядом широкую торжественную площадь, зажатую между дворцом – великолепной фантазией на тему гегхских крепостей, – двумя сдвоенными колоннадами и набережной, и окончательно поняла, вернее, приняла то, что, возможно, и даже скорее всего, видит все это в последний раз. До этого момента ей было как-то недосуг ни подумать о жестоких последствиях войны и предательства, ни попечалиться о потерях, случившихся и предстоящих. Не до того было, довлела над ней и ее поступками постылая злоба дня. Но теперь, когда в окружении свиты Лика стояла на балконе своего дворца, законченного постройкой всего лишь четыре года назад, она наконец нашла время и место, чтобы посмотреть на события последних дней как бы со стороны. Увы, ничего нового она не увидела – как, впрочем, и следовало ожидать, – но зато оценила случившееся с той степенью определенности, которую за годы жизни в империи не только научилась видеть за внешними фактами, но и привыкла ценить и искать. Потому что вино отдельно, и вода отдельно. Желаемое и действительное зачастую не одно и то же, и тот, кто их путает, обычно долго не живет или недалеко уходит.
Барабаны и флейты смолкли, и над площадью снова повисла тишина, нарушаемая только плеском невысоких пологих волн, накатывающихся на гранитные плиты набережной, да криками чаек. В этой тишине нотариус и глава трибунала с торжественной медлительностью подошли к подножию балкона и, поклонившись королеве, поочередно передали свитки, которые принесли с собой, двум лейтенантам гвардии, ожидавшим их внизу. Мечи низко поклонились, приняли свитки и, не мешкая, скрылись за маленькой золоченой дверцей, врезанной в стену дворца прямо под балконом. Быстро поднявшись по внутренней винтовой лестнице, они появились за спиной Лики и, обойдя свиту по кругу, подошли к ней сбоку. Секунду помедлив, Лика передала шар стоявшей слева от нее Цо Йёю и повернулась лицом к гвардейцам. Последовали ритуальные салюты, после чего Лика приняла из рук своих флигель-адъютантов два свитка с висящими на них блоками-накопителями и передала их королевскому секретарю.
– Читайте, – приказала она, и секретарь, задействовав коммуникатор, начал читать обвинительное заключение и приговор верховного суда. Его голос, усиленный динамиками, во множестве размещенными вокруг, заполнил площадь.
– По слову королевы, по неотъемлемому праву правой руки Блистающего… – Преамбула будет звучать полторы минуты, затем последует перечисление проступков, преступлений и непрощаемых грехов. Тяжких грехов, страшных преступлений, закованных в сталь имперских законодательных форм. Пройдет не менее получаса, прежде чем секретарь дойдет до приговоров, которые она же сама и продиктовала прошедшей ночью, ознакомившись с «допросными листами».
