Они шли на максимально возможной скорости, до предела прижавшись к земле, и, несмотря на то, что задействовали все возможные системы маскировки, уже дважды подвергались обстрелу с земли. И еще их обстрелял из лазера какой-то сумасшедший пилот – свой или ратайский, имевший дерзость оперировать на километровых высотах. К счастью, во всех случаях у стрелявших, кем бы они ни были, не хватило времени и класса, чтобы приложить их по-настоящему, но Виктор знал, что статистика иногда сильнее мастерства, и закон больших чисел никто пока не отменял.
«Сапсан» сделал скачок, перемахивая через какие-то невнятные руины, и камнем упал вниз к самой поверхности воды. Серебряная. Теперь, развернув машину вправо, Даэйн гнал ее над самой рекой, едва не касаясь брюхом черной воды, в которой отражались мрачные огни войны. Две высокие волны поднялись по обоим бортам штурмовика, и было уже неясно, то ли они летят над водой, то ли несутся по водной глади как какой-нибудь взбесившийся глиссер. Несколько секунд Виктор искренне наслаждался этим феерическим полетом, тем более что не он вел «Сапсан» и не ему выпало сейчас жечь нервы за штурвалом рвущегося к цели штурмовика. Но, увы, на игровом поле они были не одни.
Тряхнуло. И еще раз. И еще. Истошно завопил температурный датчик, но, слава богам и добрым духам, экраны и броня корпуса выдержали. А между тем были на краю, иначе не скажешь. Какая-то сволочь стреляла по ним с левого берега, считай, в упор, и спасло их только то, что водяная волна погасила удар.
Даэйн прибавил скорость – хотя, казалось бы, куда уж больше? – и разбавленная злыми огнями ночь превратилась для Виктора в лишенный даже намека на смысл абстрактный образ.
«Ничего! – повторял он, как заклинание, как краткую молитву семейному божеству. – Ничего! Живы будем, не помрем. Вы у меня все, срань болотная, в распыл пойдете! Поперек хребта вашего вонючего – в трех местах – ломом!»
Он даже начал прикидывать, как именно он будет их убивать. Их. Всех. Без жалости, но зато с чувством огромного морального удовлетворения. Однако на самом деле это он просто заговаривал себе зубы. Тут ведь вот какое дело. Он все про себя знал. Ну почти все. И цену себе знал, и возможности свои представлял трезво, не переоценивая, но и не стесняясь. И он знал доподлинно, что по большому счету вывести его из себя было трудно и напугать тоже, кто бы и чем бы не вздумал его пугать. И быть он мог кем угодно, хоть маршалом, хоть рядовым. Потому что когда он говорил быть, он имел в виду именно БЫТЬ, то есть органично существовать в этой роли, в этом образе и действовать максимально эффективно. Два дня он фактически пробыл главкомом, а теперь летит в «Сапсане», рассчитывая, конечно, и на Скиршакса с его головорезами, и на других прочих, но, прежде всего, на себя. Сейчас он – так вышло – один, но он и так умел. И так тоже. Ведь он был такой ОДИН, который не просто в поле воин, а сам по себе и главнокомандующий, и ставка с Генштабом, и все вообще вооруженные силы. В одном лице, что называется. Но все это было неважно. Неважно. Не имело значения, кто он или что. Потому что страшный… то есть устрашенный, Виктор летел сейчас сквозь огонь ночного сражения. Его снедал страх. Дикий, животный страх. Вот ведь какое дело.
О нет! Не за себя, любимого, он боялся. Ему-то что! Жить, конечно, хорошо! Здорово жить! И подраться за жизнь всегда имело смысл, и более того, Виктор прекрасно знал, что будет драться за жизнь до последнего. До самой крайности. Но если уж так сложится, что надо будет помирать, то этого вот он бояться не собирался. Не на такого напали. И смерть Макса – как ни горько – принял бы и пережил. Выпил бы за помин души и пошел сводить счеты. И Йф… «Прости меня, девочка, – подумал он с привычной тоской. – Прости, но ты сама выбрала такой путь». Солдатами не рождаются? Еще как рождаются! И Йф, красавица его Йф, нежная и ласковая Йф родилась солдатом, и еще каким! И ведь действительно есть такая профессия – родину защищать. Виктор не тешил себя иллюзиями. Война есть война, и то, что княгиня уже в бою, он не сомневался. А там как сложится. А-ля гер ком а-ля гер. На войне как на войне. И значит… Но вот Яна и Ди… Если с ними… Нет, он, конечно, самоубиваться не станет. Не сразу то есть. Сначала он спасет всех своих, кого спасти еще можно, потом убьет врагов – сколько сможет, и вот тогда, если, конечно, уцелеет, вот тогда можно. Потому что жить без них он не сможет никогда и не будет. Просто не захочет. Это он, к счастью, тоже знал.
И сейчас он держал себя в руках только потому, что истерикой делу не поможешь. Дров наломать – сколько угодно. А ему надо было дело делать, потому что похоронка пока не пришла, и достоверных известий не имелось, а значит, был шанс их спасти. А спасать должен был холодный и спокойный до бесчувствия сукин сын, а не трясущийся от праведного гнева герой. Это ведь проза жизни, а не эпическая поэзия.
Между тем «Сапсан» лег на левый борт, стремительно уходя с реки к неожиданно возникшим в предрассветных сумерках изрезанным ущельями горам. «Гребень Дракона, – прикинул Виктор, знавший эти места, как свое лицо. – Еще триста километров, и все». Далеко справа мелькнули и пропали яркие всполохи, означавшие, что там, у Черной Горы, все еще идет бой. И это было скорее хорошо, чем плохо, потому что раз дерутся, значит, живы. Но с другой стороны, выходило, что герцог не соврал. «И что они там потеряли?» – подумал он мимолетно, но «Сапсан» уже несся сквозь торные теснины, и думать на отвлеченные темы стало трудно. Даже Виктору.
Даэйн сбросил скорость. Даже он не мог совершать чудес, но все-таки полет сквозь извилистые ветвящиеся ущелья Гребня был головокружительным аттракционом, особенно для незанятого никаким полезным делом Виктора. «Такова жизнь, – устало усмехнулся он. – Капрал везет меня туда, где работать буду я. Так что отдыхайте, ваше высокопревосходительство, и берегите силы, они вам еще понадобятся».
Последние полторы сотни километров оказались самыми легкими. Просто приятная прогулка под наливающимся рассветной голубизной задымленным небом. На летающем танке, на скорости под семьсот километров в час, едва не задевая бронированным брюхом «Сапсана» за острые скалы и верхушки деревьев. Но все равно, все равно, после всего, что было, после кипящего огнем и кровью столичного округа, полет над заповедными лесами Западного Ахана мог показаться круизом в рай. Да и небо здесь, если по совести, было почти чистым, и редкие дымы далеких пожарищ можно было со спокойной совестью считать за переменную облачность. Но главное счастье ожидало Виктора в Тигровой пади.
Как выглядит счастье? У него много обличий. У каждого человека оно свое, строго индивидуальное и часто разное в разные моменты жизни. Счастье Виктора, здесь и сейчас, выглядело ужасно. Усадьба жемчужного Ё была испоганена взрывами и опалена жестоким огнем. Прошло всего чуть больше двух часов, как здесь закончился бой. Стрелки, которыми командовал друг Скиршакса капитан Шця, положили на развалинах замка Ё пятьдесят семь морских пехотинцев, потеряв при этом тридцать шесть своих. Бой, как понял Виктор, был коротким, но зато резались гвардейцы и морпехи с ожесточением едва ли не большим, чем те и другие – с ратай. Люто бились, но сила – хвала богам! – была за его людьми, и они не сплоховали. Даже пленных взяли и, что неудивительно, успели их допросить, а как умели развязывать языки – да еще в полевых условиях, да после такого боя – душегубы Скиршакса, Виктор знал не понаслышке. Умели. Но от доклада капитана в обгоревшей броне Виктор отмахнулся: «Потом! Потом!» – и подгоняемый нетерпением сам бросился «смотреть и щупать», потому что главное, самое главное, он узнал десять минут назад. Их здесь нет. НЕТ. И значит, похоронка снова не пришла.
