– Значит… а как думаешь? Человек считается мертвым много лет – и вдруг воскресает. Согласись, для этого есть серьезные основания.
– Вопрос в том, какие?
– Верно. Мыслишка такая, что не все в Аль-Каиде ладно. Капиталистический мир в кризисе… собственно, с тех пор как у них в двухтысячном рухнула биржа
[96], они из него и не выходили. Разрешением кризиса, как говорят классики, всегда является война. И есть два варианта ее устроить. Восточная Европа, но их новые союзники особого рвения сражаться не проявляют, кроме Польши. Да и… страшно как-то, ведь все понимают, что война сразу затронет территорию Советского Союза и применение ядерного оружия станет неизбежным. И есть Ближний Восток. В котором есть все классические признаки революционной ситуации. Верхи не могут, низы не хотят, значительная часть правителей просто стара, и так далее и тому подобное.
– Да, но если есть революционная ситуация, почему мы ею не пользуемся? – спросил я. – Почему они?
Янкель прищелкнул языком.
– Не все так просто. Ты служил в Афганистане, помотался по Востоку, тебе не надо ничего пояснять, ты и сам все знаешь. Революционная ситуация есть, но нет классов. На Востоке нет классов, классовая теория не работает. А наши подонки из ГлавПУРа
[97] вместо того, чтобы посидеть и подумать, как так и чего-то новое придумать, защищают кандидатские диссертации на тему «Ленинская политика НЭПа в новых условиях» и поют дифирамбы политическому наследию верного ленинца Бориса Николаевича Ельцина. Мы проиграли в Афганистане именно идеологически, потому что собственный бай и угнетатель оказался для нищего афганского крестьянина ближе и роднее советского воина, пришедшего ломать многовековые устои. Бай – единоверец и соплеменник, а советский солдат – чужак. Помнишь, как афганским крестьянам намеряли участки земли, а они не брали?
– Полно вам, Михаил Ефимович… не брали. Может, и взяли бы – да как? Бая-то нет, да нукеры его никуда не делись. Возьмешь, жди ночных гостей. А пожить-то всем хочется.
– Не делай мне смешно, Саша. Хотели бы справиться – справились бы. У нас с кулаками как-то справились. Все в кишлаках в уездах знали про банды и про нукеров. Знали, кто где живет, кто на кого работает. И что? Хотели бы – в два счета бы их выжили. Но нет. Афганское общество не отвергло своих угнетателей и эксплуататоров. А помнишь, как афганские сарбозы
[98] мимо цели стреляли в бою. Потому что на той стороне свои, такие же афганцы. Дошло до того, что в коммандос стали целенаправленно отбирать тех, у кого или руки по локоть в крови и назад хода уже нет, или у кого кто-то из родственников погиб от рук душманов. Не подскажешь, это по Марксу так делать? По Ленину?
Что верно, то верно. Мы пришли в Афганистан не только с оружием, мы пришли с идеологией. И оказалось, что то, что работало в других местах, здесь не стоило и гроша.
– Я вот думаю, – сказал Михаил Ефимович, – что готовится что-то очень серьезное. Из двоих, кто остается в живых до сих пор – бен Ладен – считает, что главный фронт джихада по-прежнему против СССР, а вот Завахири и Азам считают, что тяжесть борьбы надо сместить в арабские страны и попробовать в одной или нескольких из них прийти к власти. Не исключено, что профессор Азам воскрес для того, чтобы внести ясность в этот спор. И не исключено, что то, что все потеряли в Боснии – как раз и вносит ясность.
…
– Ты действительно ничего…
– Еще раз…
– Хорошо, – сказал Янкель, – не исключено, что это и в самом деле дезинформация. Или американцев, или американцы клюнули на нее. В любом случае игру надо продолжать.
– Вы понимаете, что американцы, скорее всего, точно знают, что они хотят получить. И бездумно подложив им пустышку, мы рискуем сами попасть в ловушку, которую уготовили им.
Классическое правило разведки. Если противник знает о дезинформации, то дезинформация превращается в информацию для него и дезинформацию для тебя.
– Понимаю. Потому и не форсирую события. Попытайся выяснить у своей мисс – что именно она хочет получить. Хотя бы в общих чертах.
– Хорошо.
– Как у тебя с Машей?
– Спасибо, что спросили.
– Перестань. Меня этим не проймешь.
Я достал серебряный гарнитур.
– Вот, подарок купил. Как думаете, понравится?
– Понравится. Она поймет.
– Поймет – что?
Янкель не ответил.
Что поймет – я понял почти сразу. В тот же день, точнее, в ночь.
Я пришел домой – и меня ждал ужин. Я подарил подарок, скушал ужин – и я понимал, что после этого должна была быть постель. Но вместо этого я открыл дверь на балкон и так и стоял, глядя на огни ночного города. И понимал, что не смогу.
Вот так вот – не смогу…
Последний раз у меня такое было в Афганистане… давным-давно. Ее звали Наташа… она как раз учительствовать приехала. Про девочек, которые туда ехали учителями-врачами, слава шла недобрая… понятное дело, ограниченный контингент, больше ста тысяч мужиков без баб, и каждый день по лезвию ножа ходят. Ну и… с караванов барахлишко, шурави-контроль это называлось. И такой вот Лене-Маше-Наташе бывало, что удавалось заработать по две-три тысячи рублей в месяц. Или вернуться домой женой полковника, а то и генерала. Некоторые даже оставались, выходили замуж за сыновей племенных вождей… благо «Мерседес» в этом случае прилагался.
Но Наташа была не такой. Мы любили друг друга… а потом ее, как и несколько других наших, похитили… водитель предал. Мы пытались их освободить… но нашли только их головы. После этого никто из нас не брал пленных.
– Саша…
– Я сейчас приду. Иди.
Но Маша не ушла. Она только крепче прижалась ко мне. Дневная жара давно спала, в комнату сочилась ночная прохлада, огни города рисовали причудливые узоры на паркете. Мы так и стояли – как в одном фильме… только наоборот.
– Я знаю.
– Что?
– У тебя было с Николь. Я понимаю.
– Не понимаешь.
– Пойдем.
Она подвела меня к дивану, а сама уселась в кресло напротив… большое такое. Я потянулся к выключателю.
– Не включай свет.
Я не включил. Голос Маши был как будто бестелесным, как будто сам дом, сама квартира говорила со мной.
– Я понимаю, что иногда это нужно. Я ведь дочь разведчиков.
