– Она еще и умница. Это надо же с такой легкостью превратить в праздник похмельное утро. Вот за это, пожалуй, и выпьем.
Выпила и очень даже обыденно, без волнения и глупого стыда предположила, что встреча закончится постелью. Когда подходила к гостинице, ничего такого не замышляла – чисто деловой визит и не более. Так и вино винить нельзя. Подумала до того, как оно ударило в голову. Взыграло шальное любопытство. Теперь даже обиделась бы, если бы в мужчине победило благоразумие. Сидела, задавала якобы умные вопросы и ждала. А он не спешил. Заставлял нервничать. И в этом напряжении сама не заметила, как рука его дотронулась до ее руки. Потом начали целоваться, потом свитер оказался на полу.
Она и не представляла, что может быть так хорошо. Намного лучше и дольше, чем с дружками по комсомольским вечеринкам. Это радостное удивление она помнила даже теперь. А сколько лет ему было тогда? Где-то около тридцати пяти.
Налила коньяку. Помянула душу грешную. Вспомнила, как, лежа на гостиничной койке, попросила написать стихотворение о ней, озорничала, не верила, что сможет. Он молча положил ладонь на ее живот и затих. Она видела, что глаза у него закрыты, а губы слегка шевелятся. Но длилось это недолго, минут пять. Потом, не одеваясь, подсел к столу и достал из пиджака, висящего на спинке стула, блокнот с авторучкой. Написал очень быстро, перечитал, выдрал страницу из блокнота и протянул ей.
Пять листов донжуанского списка
Исписал, но нагрянула ты…
И твоя гениальная писька
Обесцветила эти листы.
Она почувствовала, что краснеет. Лежать неприкрытой на гостиничной койке – не стеснялась. А читать про себя такое было стыдно. И похвастаться таким посвящением вряд ли осмелишься. Но очень захотелось, чтобы он вернулся к ней в кровать.
Когда пригласили работать в обком, специально пришла в библиотеку на встречу с местными поэтами. Подошла, поздоровалась, но он не узнал ее. Подмывало спросить, помнит ли он о той, «гениальной». Не спросила. Бесшабашная девчонка успела повзрослеть.
* * *
– Старик, я подозревал, что ты уже здесь. А почему позавчера не пришел?
– Да сразу после твоего звонка жена с работы вернулась и билеты в кино принесла, а я перед ней провинился, так что усугублять не рискнул.
– С поклонницей застукала?
– В некотором роде. Я, кстати, звонил, хотел предупредить, но никто трубку не брал.
– По редакции бегал. А сегодня целый день на заводе из передовиков производства материал клещами тащил. Голодный, как волк, пойду котлетку с винегретом возьму.
– Стакан прихвати, у меня в портфеле ноль семь портвешка.
– Котлеты кончились, только жареная колбаса, но стакан дала без капризов. Оказалось, что работница питания знает, кого сегодня хоронили.
– Еще бы! Первый поэт! Пока ты с ней любезничал, я попытался вспомнить хотя бы одну его строчку и не смог.
– Ладно, давай лучше помянем раба божьего.
– За помин не чокаются.
– Знаю, просто голова кругом… Между прочим, он был весьма приятным в общении.
– Ты хочешь сказать: не судите поэта по стихам, он может оказаться не только умным собеседником, но и приличным человеком.
– И все-таки о мертвых или хорошо, или ничего.
– Тогда мне придется молчать. Знакомством осчастливлен не был, пролистал пару его сборников.
– Пролистал, говоришь, а может, надо было прочесть? Внимательно и вдумчиво?
– Внимательно я читал его трусливую и глупую внутреннюю рецензию на мою рукопись.
– Его тоже можно понять. Он поэт официальный, твоя расхристанность для него неприемлема.
– Зато приемлемы гимны Иосифу Виссарионовичу, которыми он в молодости увлекался, и бодрые сказочки о первостроителях Норильска не противоречат совести.
– Не он один. Даже Толя в нашу газету стихи про Ленина принес.
– Во-первых, Ленин и Сталин далеко не одно и то же. А во‑вторых, Толя все-таки поэт.
– А этот, по-твоему, графоман? У него больше тридцати книг вышло.
– Потому и графоман. А Толя наверняка на официальных поминках, как член эСПэ.
– Я звонил ему, предупредил, что мы здесь будем, обещал подойти. Там какой-то москвич прилетел, Толин приятель по Литинституту. Видишь, даже столица представителя прислала.
– Посмотрим, что за представитель. Да вряд ли они придут, там нажрутся на дармовщинку.
– Здесь ты, пожалуй, прав. А насчет совести очень погорячился. Если бы она его не мучила, неужели бы такое сотворил? Человек всего добился: почет, слава, гонорары… И в петлю, да еще с таким метафоричным предисловием.
– Согласен. Умер как настоящий поэт. Давай выпьем, чтобы земля ему пухом была.
– Царствие небесное.
– О метафоричном предисловии хорошо сказал. А это не утка?
– Очень серьезный человек на ухо шепнул.
– Если очень серьезный, тогда верю. Им подобного не сочинить. Но если это действительно так, возникает резонный вопрос: что он хотел сказать этой экзекуцией?
– Элементарный алкогольный психоз.
– Извини. Если уж ты произвел его в поэты, так будь милостив, не обзывай элементарным алкашом. Пьянство для поэта одна из составляющих творческого процесса.
– И кобеляж тоже?
– Естественно.
– Любите вы придумывать красивые оправдания своим грешкам.
– Не без этого. Но сочинительство тоже грех, потому что оно – самоубийство, пусть и медленное.
– Медленное убийство называется пыткой.
– А ты думал, что сочинительство – это игра?
– Не надо мудрствовать лукаво. Если не знаешь, как объяснить, имей мужество не вилять.
– Точно никто не знает, кроме него, но попробовать смогу. Допустим, он хотел сказать, что положил этот орган на власть, которой всю жизнь прислуживал.
– Мудрено.
– Отрезал, потому что плоды этого интимного органа не оправдали ожиданий.
– Ты имеешь в виду детей?
– Не только. Стихи, если вдуматься, пишутся не рукой. Лично я в этом уверен.
– Может, все гораздо проще. Ликвидировал за саботаж?
– Прости, старик, но разговор не о гусаре. Придумать такую предсмертную записку мог только поэт.
– В погоне за оригинальностью.
– Не совсем. В некотором смысле это плагиат. «Эти слёзы впервые лью: и больно и приятно, как будто тяжкий совершил я долг, как будто нож целебный мне отсек страдавший член!»
– И кто же автор этого ужасного натурализма?
– Пушкин.
– Шутить изволите?
