Она ушла от мужа через полгода. Больше не было сил оправдываться и заверять, что стихи не любовный дневник, не воспоминания о бурной молодости, а всего лишь фантазии. Но он ревновал и к фантазиям.
Самым верным и самым горячим поклонником ее стихов оставалась Светка. Она просила мужа сделать их песнями. Стихи ему тоже нравились. А не получилось у мужика. Музыку он подбирал на слух, но слишком женские слова не ложились на его баритон, смущали и не слушались певца. Когда оправдывался перед женой, сильно конфузился, просил как-нибудь поделикатнее объяснить подруге его неудачу. Его, а не ее.
И нигде не печатали. Даже просвета не проглядывалось. Но писала много, особенно после ухода от мужа.
Дождь, перед тем как затихнуть, ударил густой гулкой шрапнелью, даже под крышей было немного жутковато, но ей нравилась такая музыка. После бурного излияния с неба какое-то время слетали редкие, словно заблудившиеся или отставшие от стаи капли. На всякий случай она переждала еще минут пятнадцать.
Зато в гости пришла с неиспорченной прической, в красивом платье, разве что туфли немного испачкала.
Из-за стола вслед за Валеркой поднялся парень с выгоревшими волосами и темно-рыжей бородой. Лицо обветренное, принципиально не городское. Поэта она представляла несколько другим. Усмехнулась и подумала, что почему-то заранее отказала ему в праве иметь красивое мужественное лицо.
– Познакомься, – сказала Светка, – это Валерин приятель, геолог из Сибири, его зовут Костя.
– Я сразу поняла, что вы не поэт.
– Он тоже стихи пишет, – засмеялась Светка, – а гений наш притомился немного, три дня уже празднуем.
Светка, баба мужественная, терпеливая, но концовкой фразы все-таки выдала себя, видно было, что умаялась бедолага.
– Его, пожалуй, и будить пора, – сказал Валерка и взялся за гитару. – Сейчас начну песню на его слова, и он сразу проснется, чтобы себя послушать.
Раньше он говорил о Поэте только в восторженных тонах, видимо, крепко сдружились – отметила она. Почему-то захотелось посмотреть на него спящего, но при посторонних было неловко, и сказала, снизив голос:
– Пусть еще поспит. Я пока не готова к торжественной встрече.
Светка стала собирать на стол. Она прошла на кухню помочь ей, но когда парни отправились в магазин за вином, все-таки заглянула в спальню. Он лежал одетый поверх одеяла, свернувшись калачиком, маленький, как ребенок, оставляя кровать почти свободной. Первое, что отметила, – миниатюрность и длинные девчоночьи ресницы. Такие ресницы обязательно должны оттенять голубые глаза. Догадку можно было проверить, спросив у Светки, но интереснее все-таки подождать и убедиться самой.
Она угадала: больше чем просто голубые – по-настоящему синие.
Из спальни вышел непричесанный, с помятым лицом, и сразу же направился к столу, но, увидев ее, засмущался и прошмыгнул в сторону ванной. Долго не выходил. Рюмки были наполнены. Получалось, что знатный гость заставляет себя ждать. Валерка, извиняясь, улыбался и молча разводил руки, но все-таки не выдержал и пошел поторопить. Возвратился, ухмыляясь под нос, но комментировать ничего не стал. Молчание за столом уже начинало сгущаться. Будь она хозяйкой, давно бы приказала начинать. У Светки характер намного мягче. Или мудрее…
Поэт появился выбритым, с гладко зализанными волосами, рубашка была в мокрых пятнах, видимо, старался разгладить и ее.
Они сидели напротив, так что подглядывать не было нужды – весь на виду. Она сразу отметила напряженную, несколько навязчивую скромность, через которую прорывались замашки человека, привыкшего находиться в центре внимания. Его короткие, но красноречивые взгляды в свою сторону тоже отметила, казалось бы, и привыкла к подобному, давно пресытилась, а тут вроде как и волнение шевельнулось. Специально для новой гостьи повторили тост за выход к широкому читателю долгожданной книги. Поэт стал извиняться, что не оставил для нее подарочного экземпляра.
– Тогда читай для нее, – резонно рассудила Светка. – Мы тоже с удовольствием послушаем.
Присоединяясь к просьбе хозяйки, она одобряюще улыбнулась.
Он не ломался. Читал стоя, как школьник, торжественным голосом. Получалось очень трогательно и беззащитно. Сама она обычно мямлила, как бы стесняясь своих стихов. Но у нее совсем другое, потаенное, они и писались-то не для чтения вслух, а в его стихах нормальные общечеловеческие боли и радости, стесняться которых нет нужды. От стихов веяло свежестью. И все же ей чего-то не хватало. Может, ощущения полной откровенности? На третьем или четвертом стихотворении она перестала улавливать смысл, наслаждаясь музыкой хорошо расставленных слов, лишь изредка отмечая неожиданную рифму или яркий образ, а когда он прикрыл глаза, перестала воспринимать и слова, завистливо любуясь его ресницами.
– Ладно, хорошего понемногу, – сказал он и, уже сидя, добавил: – Как писал Сергей Александрович Есенин: «Вы, конечно, народ хороший, хоть метелью вас крой, хоть порошей. Одним словом, миляги! Не дадите ли ковшик браги?»
Дали, куда ж деваться. И себе налили. Потом еще и еще.
Она заметила, что Поэт опьянел, когда тот потребовал, чтобы Валерка спел его песню, слишком бесцеремонной показалась просьба. Еще неприличнее повел себя, услышав песню на чужие стихи. Перебил, не дав допеть, и заявил, что все это чушь собачья, а у него имеется почти о том же, но гораздо лучше. Вскочил со стула, начал читать, но сбился уже на второй строфе. Стал требовать подсказки: сначала у Светки, потом у Валерки, даже Костю спросил. Обиделся, что никто не знает его стихов. Попробовал начать сначала, но снова сбился. Потом сел, бормоча под нос обрывки строчек, перемежая их неопрятными матерками. И тогда поднялся Костя:
– Слушай, друг, давай поаккуратнее, девушки за столом.
Видно было, что парень еле сдерживает себя. Валерка, знавший характеры и того и другого, громко ударил по струнам и предложил выпить. Светка подсказала тост:
– За настоящую поэзию!
Хозяйка самоотверженно сглаживала углы, стлала соломку, но поди угадай логику пьяного. Сначала извлек из недр памяти два стихотворения Тютчева и прочел без запинки. Разомлел, разулыбался. Потом, видимо, вспомнил Светкины восторги об удивительных стихах ее школьной подруги, потребовал:
– А теперь пусть наша прекрасная гостья удивит настоящей женской лирикой.
Не заметив издевки в его тоне, все начали уговаривать ее, особенно мило упрашивал Костя.
– Не хочу, – отмахнулась она, как можно равнодушнее, хотя на языке вертелось: «Боюсь, что кое-кто расстроится».
– И правильно делаешь, – отечески похвалил Поэт. – Стихи не бабье занятие. Баба вообще не приспособлена для творчества.
– А как же Цветаева? – не сдержала удивления Светка.
– Марину я уважаю, у нее мужская хватка, но это исключение из правил.
– И Ахматова исключение?
