— Всегда, — согласился он. — Только в старое
доброе время каждый получал то, что заслуживал. А сейчас горстка людей
надрывает жилы, чтобы обеспечить беспечную и бездумную жизнь веселящихся
скотов. Так называемое общество потребления, черт бы его побрал!.. Ну, а чтобы
снова все вернуть на правильный путь, и задуман проект «Ноев ковчег».
Холод прокатился по всему моему телу. Все недомолвки,
обрывки непонятных фраз, намеки — все начало выстраиваться в стройную
картину.
— Ноев ковчег… — прошептал я. — Но тогда мир
был оставлен на затопление… А спаслись только те, кто уплыл на ковчеге!
Он кивнул, серые стальные глаза неотрывно следили за моим
лицом.
— Все верно. Кстати, вы зачислены в команду ковчега.
Я прошептал:
— Спасибо… Обещаю убирать за самыми противными
животными.
Он улыбнулся, покачал головой.
— Чтобы не повторять ошибки, мы решили их не брать на
борт вовсе. Ни чистых, ни нечистых. Только люди! Как вы сами догадываетесь, в
сингулярном мире не очень-то нужны такие животные, как пьяный слесарь дядя
Вася, что каждый день лупит жену и скандалит с соседями. К тому же самое
главное — потопа не будет. Мир не утонет, все останутся жить так, как и
жили. Только мы все равно уплывем. Горстка!
Я вышел на подгибающихся ногах. Мария вскинула на меня
удивленный взгляд.
— Мистер Юджин, — услышал я участливый
голос, — что-то случилось?
Я вздрогнул, мотнул головой.
— Нет-нет, Мэри, все в порядке.
— А то у вас такой взгляд был…
— Какой?
— Странный, — ответила она с улыбкой. — Как
будто решали: дать мне конфетку или бросить ее в пропасть. И меня вместе с
конфеткой.
Я натянуто улыбнулся.
— Ну и ассоциации у тебя!
Чертова женская интуиция, мелькнула мысль. Вроде бы просто
хорошенькая куколка, без единой мысли в головке, а как-то почуяла, что Ноев
ковчег отчалит без нее. Правда, не могу представить, что ей делать в
сингулярном мире. Все мы будем настолько связаны в общую сеть, что секретарей и
референтов не понадобится.
Впрочем, как верно сказал Кронберг, здесь не будет никакого
потопа. Все будут жить, как жили… Добавлю, что все будут жить лучше, ибо мы,
став бессмертными и всемогущими, легко избавим их всех от болезней, усталости и
даже можем дать всем желающим вечную жизнь и вечную молодость. Да, к себе не
пустим, но в их мире можем организовать рай.
Так что я, чувствуя некоторую вину перед этой куколкой, могу
позаботиться о ней здесь, в ее мире. Создать для нее хоть сказочные дворцы,
хоть собственные яхты и самолеты, дать возможность самой менять свою внешность
в любых пределах…
Я тряхнул головой, что-то я слишком самозакопался в своих
фрейдизмах. Еще неизвестно, захочется ли сингуляру обратить внимание на
оставшихся. Мало ли внимания мы уделяем муравьям и жужелицам, а ведь люди от
нас будут дальше, чем сейчас мы дальше даже от микробов…
Впрочем, все зависит от нас. Оставим себе такую функцию или
такое чувство — будем заботиться, нет — нет. Мы ведь сможем не только
управлять своими эмоциями, но и сами программировать их, создавать новые,
необычные… Можно будет ввести такое чувство двух- или трехпроцентной
значимости, как вот сейчас доброжелательно относимся к брошенным собакам,
белочкам в лесу, порхающим бабочкам. На нашу жизнь они не влияют, конечно, но и
вредить им не станем. Более того, поможем, если это не будет стоить нам ни
денег, ни усилий.
Глава 11
Я уткнулся лбом в оконное стекло. Кажется, начинаю смутно
улавливать, на что далекое и страшное намекал Арнольд Арнольдович, когда
рассказал о своем учителе. Вообще-то, если подумать, то даже я, тридцатилетний,
не нашел бы о чем говорить с собой двадцатилетним, который был дико и
по-идиотски влюблен в соседку, что потом оказалась обыкновенной шалавой. Я уже
тогда, кстати, был уверен, что знаю и понимаю все, а родители — старое
дурачье, свое отжили, ни хрена не врубаются в современность…
Глаза мои сами закрылись от стыда, я помотал головой,
замычал и снова уперся лбом, выбрав место, где стекло еще не нагрел.
Если это перевести на общечеловеческие масштабы, то мы будем
уходить от «простых» все дальше и дальше. И рано или поздно даже самым
сверхгуманным из нас станет абсолютно неинтересно, что происходит с теми
существами. И тогда кто-то просто смахнет их. Нет, не уничтожит, это слишком
громко. Мы от людей даже на первой ступени сингулярности будем стоять намного
дальше, чем люди от бактерий, так что какое уничтожение, простая стерилизация
ряда планет от гнилья органики. Когда чистим кишечник, мы не думаем, что этой
процедурой убиваем сотни миллионов бактерий, которые тоже жить хотят. Или когда
пастеризуем молоко.
На работе нужно заниматься делом, но, когда подошло время
ланча, я поинтересовался у Кронберга, что будем делать с теми, кто на ковчег не
попадет, но и на берегу спокойно оставаться не захочет. Натура человеческая
такая, требует больше, чем заслуживает.
Кронберг поморщился.
— Видите ли, Юджин, миром в самом деле правит
экономика… И всех этих существ, как только исчезнет в них необходимость, можно
будет утилизовать.
— В смысле?
Он остро взглянул на меня.
— Учитесь, юноша, видеть смысл и в недоговоренном.
Сейчас говорим о необходимости поддерживать все слои, потому что без этого
рухнет система, ведущая нас на вершину. Но как только дотянемся до молодильных
яблок Гесперид, нам лестница уже не нужна. Ее можно бросить в костер, разломать
и приготовить из палочек что-то другое, просто отшвырнуть и забыть… С этой
чудовищно разросшейся массой могут быть как мягкие, так и жесткие варианты.
— Какие?
— Я пока не вижу необходимости в жестких, —
произнес он задумчиво. — Все идет настолько благополучно, что на всех этих
ставших бесполезными людей можно будет просто махнуть рукой. Пусть живут, как
живут. Свободно и независимо. Без нас, конечно, начнутся экономические провалы,
кое-где обрушится все вплоть до феодального строя, но это нас не касается, у
нас будут свои захватывающие дух проблемы и задачи. А эти существа нам будут
неинтересны. Я имею в виду людей вообще.
Он улыбнулся мне. Я ощутил, что про жесткие варианты лучше
не спрашивать.
— А вы готовы к превращению в сингуляра?
Он пожал плечами.
— Почему нет? Как ни странно, я не вижу в таком
превращении что-то… необычное. Резкое! Дело в том, что я и так превращаюсь, и
превращаюсь постоянно. Уже столько превращений, что от прежнего меня как не
осталось даже тех молекул, так не осталось и прежнего радикала… Мои однокашники
не узнали бы во мне своего лидера футбольной команды. Потому я сравнительно
спокойно смотрю на сингулярность как на всего лишь следующую ступеньку.
