— Великолепно, — прошептал я потрясенно. —
Господи, да здесь же слово в слово, как я написал! Что за связи у нашей
организации, с ума сойти…
Пальцы мои тряслись, когда я по приказу Глеба Модестовича
срочно созывал всю команду в актовый зал. Еще не успели рассесться, как я вывел
эту заметку на широкий экран. Тарасюк, Жуков, Орест Димыч читали с недоверием,
Цибульский сразу же потребовал ссылку. Я лишь проскроллировал вниз, она там
наготове, а также ссылки на академические работы профессоров Чернова, Лейнера,
Пойти Сойтиса и академика Топорова, которые обосновали это в более наукоемких и
потому непонятных латинских терминах.
— Ни фига себе, — пробормотал Цибульский, —
до чего же у меня здоровые, оказывается, инстинкты…
— Любишь сиськи рассматривать? — поинтересовался
Тарасюк.
— А то! Будто сам не любишь.
— Я больше люблю задницы.
— До жоп наука еще не опустилась, — сказал
я, — а насчет женской груди выводы ученых проверены и подтверждены
независимыми группами в ряде стран, далеких от Германии. Так что ни
географическое расположение, ни раса, ни вероисповедание не препятствуют…
Козырный туз все-таки в рукаве у биологии.
Арнольд Арнольдович молчал, я видел, что его мощный мозг уж
начал работу с новыми данными, а я, повинуясь его кивку, продолжил:
— С нашей стороны будет промахом не воспользоваться
этими данными.
Он промолчал снова, а Цибульский уточнил живо:
— Как?
— Очень просто, — ответил я, чувствуя знакомую
дрожь, — мы можем на этой основе начать новую кампанию, что резко снизит
напряжение во всех слоях общества! Начинать следует осторожно: сперва с
небольших офисов, контор и фирм, где сотрудники уже хорошо знают друг друга.
Обычно они уже все со всеми перетрахались, все всё друг о друге знают, как и
какие у кого сиськи, так что тамошним женщинам обнажиться до пояса —
только дай повод, они и так уже обнажались перед всеми, но только вроде бы
тайком и перед каждым по одному.
Цибульский блудливо ухмыльнулся.
— А кое-кто и в групповухе…
— Да, — согласился я, — что лишь упрощает
снятие последнего барьера. Словом, в таких конторах женщины обнажатся, как я
полагаю, в первый же день обнародования такого открытия ученых. Под давлением,
конечно же, мужчин, которые будут настаивать, понятно, упрекать, что хотят их
преждевременной старости и отбрасывания копыт, а женщины убедят себя, что
обнажаются только ради спасения здоровья коллег. Так что в первый же день, от
силы — на второй…
— А в крупных конторах? — спросил Цибульский
деловито.
— Потянутся следом, — заверил я. — Стоит
только кому-то начать! Никакая женщина не потерпит, что другая пользуется
повышенным вниманием, а на нее никто не смотрит… если самой нужно только
пальцем шевельнуть. В смысле, чтобы сбросить бретельку с плеча.
Глеб Модестович наконец зашевелился, все почтительно
затихли, а он проговорил в полной тишине негромким властным голосом:
— Как результат, во всех этих учреждениях перестанут
обсуждать выборы в парламент и предвыборные программы кандидатов в президенты…
Неплохо-неплохо.
Я сказал быстро:
— Но это только первый шажок!.. Второй — это
клубы, дискотеки, кафе, рестораны, трибуны спортивных стадионов… Очень скоро
это выплеснется и на улицы.
Он сказал задумчиво:
— Вид обнаженных женщин на улице, обнаженных хотя бы до
пояса… гм… способен не только предотвратить подготовку к митингу, но и вообще
отменить забастовку, а то и революцию. Игривое настроение в обществе продлится
довольно долго.
Цибульский вставил:
— Как медик могу сказать, что на таком же повышенном
уровне продлится не менее трех-четырех месяцев. Затем несколько спадет и будет
спадать, но не опустится до нынешнего. То есть нужное нам благодушие и хорошее
настроение общества будут поддерживаться на более высоком уровне, чем нам
удается сейчас.
Жуков пробормотал:
— Но достаточном ли для того, чтобы дотянуть без
крупных катаклизмов до Судного Дня…
Цибульский фыркнул:
— Если было бы достаточно, нам можно бы свернуть всю
работу и сложить лапки, дожидаясь. Увы, эта сволочь по имени жизнь еще подкинет
нам задачи! Головоломные.
— С такими ребятами, — сказал Арнольд
Арнольдович, — как наш юный гений, будем решать, решать…
Я ощутил горячую благодарность к нему, а на Цибульского
посмотрел с неодобрением. Глеб Модестович нетерпеливо постучал карандашом по
столу.
Все утихли, он сказал негромко:
— Роберт Панасович, займитесь развертыванием широкой
кампании. Позаботьтесь, чтобы эта новость попала во все выпуски новостей и чтоб
прозвучала в достаточно сенсационной форме. В лучшее время эфира. А потом чтобы
повторили несколько раз. Хотя новость такая, что не забудут, но лучше
напомнить, чтобы натолкнуть на разные идеи… Думаю, еще до начала
финансированной и направляемой нами кампании кое-где начнут сами…
Тарасюк быстро записывал, спросил, не поднимая головы:
— Тогда можно сегодня же начать пропаганду… гм…
здорового образа жизни в тех кафе и дискотеках, которые напрямую принадлежат
нашему концерну?
Глеб Модестович кивнул.
— Для того и созданы.
Он не договорил, но я понял, что наша организация какие-то
места, где группируется публика, содержит не только для извлечения прибыли, что
понятно, но и для каких-то экспериментов над большими группами населения.
По спине пробежал холодок, меня начинают допускать к тем
тайнам, разглашение которых в самом деле чревато. А это значит, наблюдение за мной
уже включено.
По первому телеканалу в самое удобное для зрителей время
началось жаркое обсуждение необычной темы: «Здоровье и нравственность». Я
освободил место на диске, чтобы записать программу полностью, включил за пару
минут раньше, сел перед телевизором на диване, как заправский телеидиот, там на
экране фейерверки, фанфары, я такое видел только в цирке, и здесь, как в цирке,
клоуны выходят… господи, как удалось затащить в дискуссию виднейших политиков,
политологов, главу Центра Здоровья, двух академиков?
Они кланялись, рассаживались за круглым столом, друг на
друга посматривают, как боксеры перед боем. В аудитории на скамьях в шесть
рядов расположились «люди из народа», эти будут подбрасывать вопросы. Все
цветное, яркое, любая телепередача — прежде всего шоу, так что даже
академик, объясняя теорию гравитации, должен надеть колпак с бубенцами и
выписывать формулы на доске, для доступности приплясывая и выкрикивая матерные
частушки.
Ведущий, громогласный и наглый шоумен, представлял каждого,
будто расхваливал раба на невольничьем рынке. Я хоть и вслушивался жадно, но
половину пропускал мимо ушей, почти все слова пустые, наконец начались сами
дебаты. Уже зная, какие рычаги задействованы, я все-таки задерживал дыхание и
стискивал кулаки, когда академик Хворостов начал доказывать, что обнажение даже
до пояса нанесет сильнейший удар по нравственности, что вызовет волну
преступности, наркомании и насилия.
