— Да, конечно.
Из меня пискнуло:
— А… где я ошибся?
— Везде, — коротко ответил Глеб Модестович. Увидел
мои умоляющие глаза, я сгорбился и поджал хвост, он нервно дернул щекой, голос
его прозвучал сухо и отрывисто: — Евгений, это просто хрень!.. У вас что,
работы нет? Так я вам сейчас подбавлю!
— Нет-нет, работы много…
Он сказал неумолимо:
— Нет, я вам все-таки добавлю. И чтоб все было сделано
в кратчайшие сроки!
Когда я, вконец разбитый, тащился к себе по коридору, Эмма
подняла на меня взгляд прекрасных глаз, в них уже не сочувствие, а сострадание.
Судя по ее лицу, все знает, я спросил хриплым голосом:
— Сколько там в моем досье?
— Три минуса, — ответила она печально. —
Евгений, где это вы так сорвались? На чем?
У меня в глазах потемнело. Три минуса — это полный
провал, это отбрасывает меня назад так далеко, что начинать чуть ли не с самого
начала.
Глава 15
Меня в самом деле завалили работой так, что тряслись ноги
под непомерным грузом, а хребет угрожающе потрескивал. Я стискивал зубы, сидел
на ноотропиках, мозг все время вздрючен, пашет так, как разогнанный проц, сплю
урывками, но и во сне ищу варианты. К своему изумлению, все-таки умудрился
перелопатить всю гору, везде найти решения, а за день до срока с торжеством и в
ожидании большого пряника представил Глебу Модестовичу.
Он молча принял и так же молча передал по своим каналам
выше, мне ничего не сказав. Там то ли попало выше, то ли затерялось на
полдороге, а то и сразу в архив, все может случиться, в мировой экономике
далеко не все идет так, как рекомендуем, а политики так вообще выдают такие
финты ушами, что диву даешься. Вот уж точно не компьютеры, а человеки, на любую
дурь не только горазды, но и охотны.
Через недельку я робко поинтересовался у Эммы, что там
напротив моей фамилии. Она сообщила с глубоким сочувствием, что по-прежнему все
три минуса на месте.
Я задержал дыхание, потом сказал себе, что мне и так хорошо.
Зарплата высокая, машина просто чудо, хотя можно купить уже классом выше,
работа просто замечательная, неча пытаться прыгать выше головы, будь счастлив и
тем, что есть. И ничего страшного, что уже никогда не догнать ни Жукова, ни
Цибульского, ни даже Арнольда Арнольдовича. Они ушли далеко вперед. И уходят
все дальше.
И пусть. Не мое это дело — гонка за лидером.
Прошел еще год. Я все чаще чувствую себя сыщиком-любителем,
который по своей инициативе вынюхивает самые зловещие заговоры и успевает
сорвать их в последний момент, в то время как все могущественные секретные
службы государства хлебалами щелкают.
Сегодня Глеб Модестович, просматривая сводки, обронил, что
вот уже шестой месяц кривая напряженности в обществе растет. Пока на сотые доли
процента, это не улавливает обычная статистика, но мы обязаны обратить
внимание. Возможно, подумать о превентивных мерах.
— Полагаю, — сказал Арнольд Арнольдович задумчиво
и посмотрел на меня внимательно, — с легкой руки нашего народного любимца
и юного дарования… можно еще ослабить так называемые моральные устои в графе
«секс».
Жуков охнул:
— Арнольд, ты шутишь? Куда уж больше?.. Я вчера шел
через парк, а там на лавочке преспокойно так это трахается парочка! Парень
сидит, приспустив штаны, а девица у него на коленях ерзает и выгибается… Это
днем, при солнечном свете!
Тарасюк спросил с недоверием:
— Что, все видно? Где, пойду смотреть!
— Нет, — ответил Жуков, — у нее юбочка, так
она ею прикрыла. Но сейчас мода ходить без трусиков…
— Точно? — переспросил Тарасюк. — И где они
тусуются?
Жуков, не обращая на него внимания, закончил:
— …так что с коитусом теперь проблем нет…
— Ага, — сказал Цибульский с непонятным
удовлетворением, — прикрыла! Значит, еще есть где ослаблять вожжи. Ну, наш
Евгений Валентинович разойдется, чует мой вздрюченный нерв…
Они ржали, только Глеб Модестович кривился, да еще Жуков
улыбался несколько деревянно. Арнольд Арнольдович поймал взглядом меня,
поинтересовался:
— Евгений, вы у нас на этой ступеньке еще новенький,
скажите, как ваше мнение?
Я пожал плечами.
— Не знаю, нужно ли ослаблять, у меня пока нужных
данных нет, но если брать историю вопроса, то…
— Ну-ну, — поощрил Цибульский злорадным голосом,
остальные тоже умолкли и смотрели на меня заинтересованно. — Вы ж у нас
историк! Что интересного в области истории этого самого?
— Ослабить можно, — сообщил я, — люфт еще
большой.
Жуков прорычал грозно:
— Даже большой? И где же он? И так уже сексуальная
свобода просто не знаю куда еще!
— Человек в области секса пока что на очень коротком
поводке, — ответил я. — Понимаю, нельзя переворачивать мусорные баки
на улице, разбивать витрины, бросать на проезжую часть камни… но совокупляться
с себе подобными? Где вред, если нет насилия? Посмотрите вон на бегающих собак,
на кошек, даже на птичек вот на той ветке! Все они свободны в сексе и
трахаются, когда захотят. У человека все еще масса условностей. Согласен,
раньше их было в сто раз больше, но… зачем оставлять остальные? Почему нельзя
совокупляться не просто на улице, но даже совершенно незнакомым?.. Идут себе по
улице навстречу друг другу, встретились взглядами, мгновенно оценили один
другого… и, если есть желание, тут же и посовокуплялись! И пошли себе дальше по
делам, спросив имя или не спросив — без разницы. Вот это настоящая
свобода. Но ее пока нет.
Глеб Модестович поморщился и спросил хмуро:
— И как вы думаете, зачем?
— Чтобы не терять рычаг, — ответил я. — Дать
сразу все свободы — обожрутся. Несварение будет! А так даем человечку
свободы строго отмеренными ломтиками. Он доволен прогрессом, а у нас пряники
влияния расходуются экономно…
— Абсолютно верно, — согласился Глеб
Модестович. — Как видите, ребята, если кто и сомневался, что так быстро
перевели Евгения Валентиновича на этот этаж, теперь видите, как он все
схватывает?
Вечером я еще ломал голову над загадочными словами шефа
насчет перевода на некий этаж. Работаю в том же кабинете, жалованье все то же,
разве что задачки мне подкидывают уже не масштабов Черкизовского рынка. Но это
ничего не значит, на своей прошлой работе я прослеживал влияние мировоззрения
протестантизма на арабские страны, но это не значит, что я как-то воздействовал
на те процессы.
По дороге домой заехал в автосалон. Менеджер встретил еще у
входа:
— Что вам показать?
