– Нет. Меня опоили! Подсыпали чего-то в водку, вот у меня крыша и поехала. И я всего пятерых убил, а ты пятьдесят! И что?! Почему мы теперь рядом?!
– Надоел ты уже. Три года одно и то же талдычишь! Три года я эту муйню слушаю! Когда-нибудь сломаю тебе шею! И ты наконец-то заткнешься!
– Тише! Чего разорался?! Вот же наградил меня Господь личным адом… а ты – черт! Да, да – черт!
– Регресс. Вчера я был Сатаной. Чего сегодня-то меня разжаловал?
– Дурак ты, Колян! Вообще – дурак! Вояка хренов! Руками таких, как ты, все и делается – руками тупых солдафонов! И что ты получил? Вытащила тебя Контора? Вспомнила о тебе?! Что, нельзя было документы тебе новые соорудить? Вроде как помер, а самого отправить в горячие точки, людей убивать?!
Взметнулся, секунда, и пальцы сжимают горячую, трепещущую глотку. Движение – и трахея будет раздавлена, как гнилой плод!
– Послушай, сучонок, – я Родину защищал! Воевал за свою страну! А убил я подлецов, которые грабят народ! Тварей! Мразей! Ты же нажрался до усрачки и в магазине расстрелял случайных прохожих! Так вот почувствуй разницу, ушлепок! Сцука, как ты мне за три года надоел – просто руки чешутся тебя прикончить!
Постоял, выпустил глотку. Садиться в ШИЗО за придурка – глупо. И палками еще отмудохают. А потом вместо этого дадут в соседи какого-нибудь душителя-маньяка или того ублюдка, что битой женщин в парке убивал. Или чеченца-боевика, который дом взорвал. Придется всех убивать, так никакого здоровья не хватит. Отобьют нутро. И это понятно – порядок есть порядок! Карать имеет право только государство!
Грохот открытой «кормушки». Грубый, неприятный голос:
– Приготовиться к поверке!
Бегом к «кормушке», руки назад, высунул в дыру. Наручники защелкнулись – бегом к противоположной стене, на колени, головой в пол, руки вверх.
– Вы чего, с-с-суки… страх потеряли?! Орете среди ночи! Получите!
Хлесткие удары – дубинка, с оттягом – аж дыхание перехватило. Как в матрас – бум! Бум! Бум!
А не нарушай правила! Выполняй, что положено!
Но все когда-то кончается. И снова – нары, тишина и невыключающаяся лампа под потолком, тусклая, закрытая металлической сеткой. Вот так и смерть придет под светом поганой двадцатипятисвечовой лампы. Сунут в мешок и утащат, волоча по полу, чтобы закопать где-нибудь на заднем дворе, рядом с убийцами-маньяками и насильниками.
Интересно, Нюське тело выдадут? Впрочем – какая теперь разница? Да и не нужен он ей, Нюське-то. Ну да, она исправно шлет передачи, пишет, но… у нее своя жизнь.
– Видишь, какой ты дурак? – Тихий-тихий шепот, но слышно хорошо. В тюрьме не раздается ни звука, как в морге. Стены толстые, звук гаснет, поглощенный старинным камнем. Старая тюрьма, еще дореволюционная.
– Бока болят и спина! А все из-за тебя! – Полковник не унимался, и Зимин скривил губы – лучше бы сидел в одиночке, чем с этим придурком. Хотя… в одиночке он давно бы разбил себе башку. От тоски. Потому, вероятно, и сажают по двое, по трое. Чтобы было кого ненавидеть.
Ненависть – тоже занятие, не хуже любого другого. Ненависть – нередко движущая сила прогресса. Или любовь? Нет, все-таки ненависть. Из-за любви поленишься что-нибудь сотворить, а вот из ненависти… Он же ведь поубивал этих негодяев из ненависти – мстил за Вальку!
М-да… может, стоило принять приглашение того типа? Сейчас был бы на свободе… Можно было бы свалить куда-нибудь, хрен бы нашли эти уроды! Тактика, однако.
А тогда все это казалось правильным – как можно принять предложение от того, кто косвенно виноват в убийстве Вальки? Пойти работать в банк, который виноват в ее смерти на сто процентов! В банк, который Зимин снес бы с лица Земли, да еще и место бы грузовиками соли засыпал, чтобы там ничего не росло!
Твари! Нелюди! Нет, правильно отказался. Не смог бы с ними разговаривать. Хотя…
Три года, что он сидел в тюрьме на пожизненке, Зимин задавал и задавал себе этот вопрос – правильно ли он поступил? И не находил ответа. Все-таки, вероятно, следовало быть похитрее. Но тогда это был бы не он. Тогда Зимин должен был себя сломать, растоптать свою душу. А у него если что осталось, так это бессмертная душа. Если она бессмертна, конечно. Но хочется верить.
Вон полковник ударился в религию – молится, благостный такой становится в этот момент. А когда по несчастным прохожим стрелял – где был его Бог? Или когда взятки брал – думал о Боге? Не убий, не укради – где это было у него в душе? Не было? А откуда взялось? Зародилось тут, в этих стенах, у параши? Небось – выпусти его, и тут же снова забудет о Боге! Лживая тварь.
Впрочем, чего он хочет от осужденных на пожизненное? Чтобы они были святыми? Здесь каждый первый – клеймо ставить некуда. Уголовники – звери в человеческом обличье. Террористы. Маньяки – тупые, со слюнявыми губищами.
Насиловать, убивать – просто ради удовольствия, ради удовлетворения своей ничтожной душонки?! Эх, была бы кнопка – нажал – и все эти твари в Преисподнюю!
И он с ними… потому что тоже маньяк-убийца. По крайней мере, так его назвали газеты. Мол, крыша поехала, и всех поубивал.
Идиоты! Если крыша поехала в момент совершения преступления, так какого черта он делает тут, в тюрьме? А не принимает процедуры в дурдоме для особо опасных психов?
Представил, как ему бы сейчас делали лоботомию – как герою «Полета над гнездом кукушки», и содрогнулся. Нет уж, лучше в тюряге! Может, и правда Контора опомнится и вытащит его отсюда? Ведь в подготовку столько вложено сил! Годы учения, годы тренировок – он бы мог послужить своей стране, пусть даже без командирского звания, без регалий – обычным бойцом! Он же снайпер, лазутчик, диверсант! Дай невыполнимое задание – Зимин его выполнит! А если погибнет – так с честью, а не тут, рядом с этим увальнем, которого хочется придушить!
Все-таки Зимин подсознательно не верил, что навсегда останется в тюрьме. Контора, конечно, организация непредсказуемая… нет, вернее – она предсказуемая, когда дело касается огласки, но он ведь никому и ничего не сказал! Кто такой на самом деле, где служил, что делал на службе! Если бы захотели – вытащить из тюряги для Конторы совсем не сложно…
Шепот соседа прервал мысли:
– Ну да, да, я брал! Много брал! И что?! Там по-другому нельзя! Да что я-то – мелочь! Самые жирные рыбы наверху! И я туда отдавал, все отдают! Иначе не усидишь на месте! А то, что людей пострелял, – каждый день жалею. Каждый день! Опоили меня, точно опоили! А то, что следов в крови не нашли, так это уметь надо – можно так опоить, что никто не подкопается! Знаешь, какая грызня идет за должности? Нет? Ты же майор! Должен знать!
– Я боевой офицер! – не сдержавшись, буркнул Зимин и тут же убавил голос. – И не о людях ты жалеешь, которых застрелил, а о том, что здесь оказался! О том, что жирное место потерял! Бабло рубить не можешь!
– Как будто ты никогда бабло не рубил! В горячих точках бывал, так? Бывал, уверен! Хоть ты и молчишь. И я бывал. Что, по карманам у духов не шарил? Баблишко не собирал? То-то же. Так что засунь язык себе…
