– Переезжаю.
– Наверное, по работе?
Лана коротко кивнула.
– Хорошая должна быть должность, если вы решились оставить такую красавицу…
Красавица. Вероятно, эти чопорные люди подходили ее вилле больше, нежели сама прежняя хозяйка, однако Лане было бы куда приятнее продать дом солнечным и веселым людям. Что ж, какие есть. Она и сама больше не солнечная.
Когда-то Марио сказал: «Купайся сейчас, потому что потом, независимо от исхода, тебе будет не до купания». Он ошибся. Ей стало не просто не до купания, но и не до много другого – не до радости, не до желаний, даже не до слез.
Она плакала почти сутки, потом – как отключило. И навалилось страшное – ей стало жутко оттого, что больше некуда спешить. Две последние недели она проклинала спешку и слишком быстро уходящее время – они постоянно что-то не успевали, – а теперь осознала, как это страшно, когда некуда торопиться…
Лучше бы она до сих пор спешила.
Раньше в ее голове была прочно сформированная схема из тысячи кусочков о том, что есть жизнь, а теперь схема развалилась – разъединились связи, распались удерживающие элементы, перепутались картинки. И Лана перестала знать, что хорошо, а что плохо. Смерть Марио – это правильно? Это то, что ей требуется для того, чтобы что-то понять, или же кара, наказание?
Его не стало. И как будто вынули половину органов у нее изнутри. Вроде бы живая, вот только зачем? Она более не могла оставаться в Ла-файе. Нестерпимы вдруг стали вечные курортники и их жадные до новых впечатлений лица, их ворчание на плохую погоду, на то, что спряталось вдруг солнце. Разве это важно – погода? Даже постоянный грохот волн рушил ее покой. А ей хотелось тишины и одиночества – на этот раз полного.
Куда уедет? Она не думала – далеко. Туда, где нет океана, туда, где мало пальм, в то место, которое совсем-совсем не походит на Ла-файю.
А ведь была уверена – не уедет никогда…
Каждый вечер она заказывала такси и называла знакомый адрес. Просила водителя остановиться у бунгало, подолгу стояла у закрытых дверей и темных окон – будто ждала несбыточного. Что сейчас Марио вдруг появится из ниоткуда, что выскочит из кустов и обнимет ее крепко-крепко, прошепчет, что выжил, что сапфир помог ему – «Спасибо тебе, Лана, спасибо…»
Марио не появлялся.
Она боялась думать о том, что стало с ним в больнице. После больницы? Отсутствие пульса, черный застегнутый мешок, равнодушный росчерк санитара, место на кладбище – номер в свидетельстве о смерти… Как глупо, как неправильно. Так не бывает.
Назад на виллу она уезжала пустая, как та раковина, которую он ей однажды подарил. Раковина – без жемчужины внутри.
– Что вы скажете, если мы сторгуемся за полтора?
Ее укоризненный взгляд заставил человека в пиджаке смутиться.
– Хорошо, миллион семьсот.
Она обещала подумать, уже зная, что перезвонит и скажет, что согласна. Ей самой не нужны были деньги – они вдруг потеряли всякую ценность, – но почему-то стыдно было перед виллой.
– Я оставлю вам визитку.
– Хорошо.
– В любое время.
– Я поняла.
– И… не отдавайте ее другим покупателям, не перезвонив нам, пожалуйста.
Они ее хотели и хотели сильно. Наверное, взяли бы и за указанную в объявлении цену.
Закрывая дверь, Лана смотрела на то, как цокают по мраморной дорожке каблуки чопорной женщины. Скоро они, вероятно, будут цокать здесь постоянно – взад-вперед, к машине, из машины, для того, чтобы пройти к бассейну…
«Дорогой, не забудь прихватить из багажника покупки…»
«Конечно, дорогая…»
Человеку нужен человек.
У них он был.
* * *
– Как вы себя чувствуете?
Прежде чем ответить, лежащий на постели мужчина долго молчал – как будто мысленно ощупывал себя изнутри.
Доктор Хэддич внимательно следил за показаниями приборов – пульс в норме, давление в норме, состав крови в норме. Нормальный, в общем, пациент – здоровый. Вот только странный – пролежал в коме трое суток, затем спокойно вынырнул из нее, как будто включился.
– Нормально. Я… жив?
Привычный вопрос.
– А вы ожидали, что будете мертвы?
Пациент сглотнул.
– Мы следили за вами – аппарат искусственного дыхания вам не понадобился, а вот капельницами поддерживали. И я хотел бы спросить – что с вами произошло до того, как вы прибыли в больницу? Вы помните? Хотя бы что-то.
В карточке значилось: Марио Кассар, но врач не спешил называть больному имя – проверял, не проявилась ли потеря памяти.
– Помню. Я… умирал.
– Почему вы думаете, что умирали? Вам было плохо?
Мужчина вдруг вздрогнул, побледнел – инстинктивно приложил руку к груди, не обнаружил чего-то привычного и замер.
– Где…
«Звезда», – Марк знал, что этого разговора не избежать. Эта самая звезда будоражила его воображение уже не первые сутки.
– Мы ее, кхм, удалили.
– Удалили?
– Да.
Доктор Хэддич не стал пояснять, что странная конструкция, непонятно кем, как и для чего, вживленная в человеческое тело, к моменту прибытия пациента, уже начала отслаиваться – распрямила лепестки, почти вышла из груди и отпустила кожу.
– Конечно, остались шрамы, но они заживут, я полагаю. Возможно, понадобится косметическая хирургия…
– Вы просто удалили «розетку»?
Лежащий вдруг попытался подняться на локтях, и прибор тут же тревожно запищал. Доктор встрепенулся:
– Лежите, пожалуйста, лежите. Розетку – так она называлась? Да, удалили. Простите, я как раз хотел спросить – а что это было?
Хэддичу еще предстояло решить, стоило ли говорить Кассару о том, что эта странная розетка после извлечения растворилась буквально у них на глазах. Он сам помнил, как положил ее на металлический поднос – испачканную в крови, – повернулся через минуту, а ее нет. И никто не брал – своим коллегам он верил безоговорочно. Они тогда, помнится, обыскали всю операционную и предлежащие помещения. Пусто. Странная звезда растворилась.
– Доктор, повторите, – прохрипел пациент, – вы просто удалили розетку из груди? И я после этого жив?
Марк Хэддич какое-то время смотрел на больного поверх очков.
– Пульс есть? Дышите? Значит, живой. А почему вас это, собственно, так удивляет?
* * *
По его просьбе все-таки открыли окно, хоть и не полагалось.
Капельницу отключили утром, принесли нормальную еду – сытную и даже немножко вкусную. Марио пока еще лежал. Он пробовал вставать – руки и ноги слушались, но ощущались вялыми, обессиленными. Поднывала голова, постоянно хотелось пить, но, главное, в его груди билось сердце…
