– Вот хорошо, что я решила просто откидывать ненужные в сторону, знала – не те. Даже не пыталась вспомнить. А лараит узнала с первой секунды, – она хохотнула, – ну, с «замедленной секунды», – еще хотела его тебе предложить, но поняла, что ты откажешься, ты ведь говорил…
Ей было бы легче, если бы Марио тоже проявлял эмоции – болтал, нервно шутил, колотил бы рукой по рулю, говорил бы: ты моя умница, самая большая на свете умница. Ей не хватало этих слов.
Джип миновал тринадцатый километр, затем двенадцатый, добрался до столбика с номером одиннадцать.
– Не верится, да? Просто не верится.
Мо сдержанно кивнул. И снова ничего не сказал.
Джип он оставил у ворот, не стал загонять в гараж. Вошел в дом первым, взял ее за руку, повел к креслу. Опустился на него, заставил сесть к нему на колени, вновь прижал к себе болезненно крепко.
У нее нервно колотилось сердце. Как будто что-то не так…
Но что может быть не так – они ведь сумели?
– Поговори со мной, Мо… Ты чего?
Он не произносил ни слова. За окнами завывал ветер; не вращался под потолком вентилятор.
– Мо…
Она чувствовала биение его сердца через пульсирующую на шее вену. В какой-то момент не удержалась, отстранилась, взглянула на Марио пристально и встревожено.
– Что… Что не так?
Он был бледен. Под глазами темные круги, щеки странного сероватого оттенка. И эта грустная улыбка… На этот раз она четко поняла – грустная, странно-печальная. Но почему?
– Что не так, Марио? Мо? Что… с тобой?
Он улыбнулся еще печальнее, и у нее болезненно екнуло сердце.
– Мо! – почти что выкрикнула она. – Да что происходит-то?
– Ты старалась, – произнес он тихо. – Я знаю, что ты сделала все, что смогла. Но… нервы.
– Что… нервы? – она сглотнула вновь сухим языком. Причем здесь нервы, если она отыскала сапфир. И откуда же такая бледность? Так плохо до похода в комнату он не выглядел.
Марио гладил ее по волосам, будто утешал, – Лане хотелось плакать.
– Я же нашла его – сапфир, – нашла. Почему ты… такой?
Он не отвечал так долго, что у нее скрутило внутренности. А после беззлобно усмехнулся и вздохнул.
– Ты нашла цитрин.
Что?!
Лана повисла, будто в паузе, – шокированная, сделавшаяся белой лицом. Моментально одеревенели конечности, перестал двигаться язык, замерли, будто окоченели рыбки в аквариуме, мысли.
– Что? – сиплый хрип. И ее вдруг начало трясти. – Что ты такой говоришь, Марио, что ты говоришь?!
По щекам полились горячие крупные слезы. Она нашла все верно, она старалась, она вытащила нужный камень, а это все – глупая шутка. Дурная шутка, очень злая и неуместная.
– Я нашла сапфир!
– Цитрин, – тихий выдох. – У меня осталось меньше четырех часов. Это нормально, Лана. Нормально, слышишь? Я был готов.
Еще никогда в жизни ее не колотило так сильно, как теперь. Тряслось, как у наркомана, ее тело, ходили ходуном сделавшиеся ледяными руки, теперь мысли грохотали груженым товарняком.
– Цитрин? – прошипела она ошалело. – Я нашла цитрин, и… ты… молчал?!
В оцепенение примешалась злость – красная, яркая, обжигающая.
– Ты все это время молчал? – она поднялась на ноги, склонилась над ним прокурором. – Мы все это время ехали… Мы потеряли столько времени… И ты все это время молчал?! Да ты вообще, что ли?!
И взорвалась:
– Идиот! Ты слышишь – ты идиот! Дурак, полнейший, полный…
Она рыдала с красным от ярости лицом. Стояла со скривленным ртом, чувствовала, что сейчас или грохнется в обморок, или накинется на него, на Марио, с кулаками – ей впервые в жизни хотелось его побить.
– Лана, милая…
– И я после этого милая?! Да мы могли… – она затравленно заозиралась по сторонам. – Где карта?!
– Не нужно никуда больше ехать. Мы уже съездили.
– Где карта?! – орала она так громко, что не узнавала себя.
Он молил ее глазами.
– Я умру через три часа, Лана. Пожалуйста, не надо… Не надо криков, скандалов. Мы…
– Мы могли войти еще раз и выбрать другой.
– Не могли. Из комнаты можно вынести только один камень.
– Почему ты не сказал мне? Почему не сказал сразу?!
Он устало потер глаза – непривычно вялый, осунувшийся. Попросил устало:
– Пожалуйста, просто побудь со мной. Не нужно… слов.
– Нет… нет-нет-нет…
В ее голове с бешеной скоростью вращались шестеренки. Еще три часа… Еще не все потеряно.
– Лана…
– Нет, прости, я должна, – она все еще озиралась по комнате, как будто пытаясь сообразить, что делать. Отыскала свою сумку, рывком пролистала блокнот – три луча у цитрина. ТРИ ЛУЧА У ЦИТРИНА! Дура!!! Память сыграла с ней злую шутку… Гребаная память.
Еще три часа.
– Сиди здесь…
Он схватил ее за руку, придвинулся.
– Пожалуйста, – а в глазах мольба, – пожалуйста, не уходи. Это очень страшно… умирать в одиночку.
– Ты не умрешь, – хлестнула ответом.
– Лана, не уходи… моя последняя просьба. Не оставляй меня сейчас… только не одного.
В эту минуту она делала выбор всей своей жизни: исполнить его пожелание означало убить его. Не исполнить – смертельно обидеть. Возможно, перед смертью. Она действительно может не успеть. Или не войти в комнату. Или не вынести еще один камень. И он умрет здесь один, без нее, без единой души рядом – никому не нужный, брошенный, оставленный.
Ее сердце рвалось на части кровавыми кусками.
– Ты не умрешь, – возможно, она совершает самую большую ошибку своей жизни. Но если она даже не попробует, он будет умирать на ее глазах. Вдох-выдох, вдох-выдох. Тишина, остановившееся дыхание, сердце и пульс.
Она опустилась рядом с ним на колени.
– Ты не умрешь. Я не дам, – всхлипы душили слова. – Что бы ни случилось, ты знай, что я тебя люблю. Я все успею, я тебя люблю, я все успею…
– Не уходи…
В его глазах уже была пустота. А еще обреченность и страх – из Мо минута за минутой утекала жизнь. Три часа…
– Ты просто посиди тут, – она сдавленно рыдала, – и я вернусь. Тебе не придется умирать.
Он уже не слышал ее. Он смотрел сквозь нее – она уже бросила его. И ничего бы сейчас не помогло – даже если бы она обняла, даже если прижала бы к себе.
– Мо, я вернусь.
Он склонился в кресле, смотрел в пол. Ссутуленный, дрожащий, сцепивший побелевшие руки.
