Гарпун он прихватил с яхты.
Силуэт человека – раскачанная замершая фигура, взгляд на снующую под водой проворную рыбешку, задранная в ожидании рука. Лане вдруг показалось, что в целом свете существуют только они – два первочеловека: Марио и Лана. И этот остров. И что они всегда жили здесь – под живописно окрашенным небесным куполом, меняющим цвет в зависимости от времени суток, рядом с говорливым океаном, в сени терпеливых пальм. Ее ноги тонули в податливом песке, и почему-то завораживал факт отсутствия других следов. Первозданная чистота.
Лана и Марио.
Рядом с примитивным жильем, состоящим из четырех вертикально воткнутых в землю бамбуковых балок и бамбукового же пола, Мо уже сложил костер. На ее вопрос «мне помочь собрать дрова?», он лишь качнул головой и улыбнулся. От его улыбки ей всегда делалось по-глупому счастливо и мягко внутри. И тепло-тепло.
Теперь Лана, не желающая просто сидеть на берегу, бродила вдоль линии прибоя и делала вид, что высматривает сушняк – даже подобрала несколько веточек. Здесь, рядом с волнами, редкие выброшенные на берег деревяшки были насквозь промокшими и заметенными песком, но она не беспокоилась – дров действительно хватало. У «шалаша» нашлась и решетка-гриль, и посуда, и даже уголь – Мо, как всегда, позаботился обо всем.
Даже о москитной сетке, висящей на одном из крючков.
Лежанка из листьев на полу – она заметила – вместила бы двоих. Ведомая трепетным и нежным посылом мечты, Лана скрестила пальцы для того, чтобы этой ночью они спали на ней вместе, обнявшись.
* * *
Костер шипел, когда с белоснежных, прижатых решеткой кусков рыбы в него стекал сок. Уползал в небо дым; море в этот час казалось таким же желтым, как и горизонт. И совершенно прозрачным – жидким стеклом.
Марио то и дело поворачивал решетку – куски рыбы подбирались, сжимались, румянились.
Лана все-таки выбила себе занятие – нарезала салат, заправила его и теперь смотрела на Мо, сидящего напротив нее на корточках. Здоровенного красивого мужчину – почти что голого. В плавках. Шли минуты, жарилась рыба, в салат заполз и был выброшен ложкой жучок, а слова все не звучали. Тишина, размеренный шум прибоя; коснулся краем океана и начал тонуть в нем апельсиновый солнечный диск.
– Голодная?
– Угу.
Песчинки облепили кожу щиколоток, как вторая кожа. Осыпались, высохнув, но она тут же обнаруживала, что ей зачем-нибудь нужно к воде, и вновь мочила ноги. А теперь снова отряхивала песчаные «сапоги».
– Сейчас. Уже недолго.
Он размотал мешочек, в который упаковал соль, достал откуда-то лимон.
– Как в ресторане, – улыбнулась Лана.
– Лучше.
И вновь тишина. Разговор напоминал ей двигатель, бензин в котором закончился. Пара капель – бух-бух, – а после все глохнет.
А она – черт ее дери – ждала. Все это время ждала, что Мо вновь очнется и скажет что-то очень важное – то самое. И тогда они перестанут терять время, она бросится в его объятья, прижмется, счастливо зажмурится и поймет – все, они победили.
Марио молчал. А, когда открыл рот, то спросил:
– Тебе один кусочек рыбы или два?
Он ощущал ее настроение, как подводные течения – то нежные и ласковые, то застывшие – выжидательные, – то прохладные и даже колючие, то вновь теплые. Она ждала – он знал, – но все равно не торопился, чувствовал, что на этот раз должен сделать все правильно, потому что любой другой момент – до или после – никогда не будет важен, как этот. Здесь, на этом острове.
И потому выложил рыбу для нее на красивую фарфоровую тарелочку, которую захватил с собой с яхты, поставил ее у босых ног на песок, попросил подождать. Сходил к шалашу, достал из сумки то, что отыскал, когда нырял – красивую раковину – розоватую, с гребешком, – заранее бросил туда перламутровую жемчужину.
Вернулся. Сделал долгий вдох, а после долгий выдох, почувствовал, как непривычно быстро колотится сердце, – он волновался. Под напряженным взглядом карих глаз опустился на колени, разровнял у ее ног песок и положил на него подарок. Раковину и жемчужину. Себя и свое сердце. Некоторое время не поднимал глаз, а после посмотрел на Лану в упор – как никогда честный, открытый, в этот момент беззащитный. То, на что он сейчас решится, навсегда изменит их жизнь – станет подарком или проклятьем. Подарком – он верил.
– Лана, – начал хрипло и увидел, как она судорожно сглотнула. – Я прошу прощения, что вел себя, как дурак. Что видел и не видел, не позволял себе видеть. За то, что хотел заглушить чувства. Спасибо, что ты не позволила. Эта рыба, – он пододвинул к ней тарелку, – и эта жемчужина – все, что у меня есть. Немногое. У меня действительно есть немногое – всего пять дней.
Она смотрела на него так напряженно, что он дымился.
– … и я хочу предложить их тебе. Себя. И эти пять дней. Я более не знаю, прав я или нет, но, сколько бы в запасе ни осталось времени, я хочу провести его с тобой. Если ты позволишь.
Приоткрылись и вновь сомкнулись розовые губы. Эта девчонка была прекрасна без туши и без помады – он вдруг понял, что любит ее. Любит ее насовсем – как женщину, как человека, как спутницу жизни – просто Лану. Его Лану. И будет любить даже тогда,… если… она откажет ему. Наверное, он поймет. Пять дней – смешно. Он дурак – он рушит ее жизнь, он дарит ей иллюзию – себя тленного – того, который скоро, возможно, перестанет существовать.
Идиот.
А из ее глаз катились слезинки.
– Дурак, – вдруг раздался шепот. – Пять дней – это все, что ты можешь мне предложить?
Она права – чертов идиот…
– И, думаешь, я на это соглашусь?
– Если нет…
– Конечно, нет.
Что ж, это правильно, все верно. Его сердце глухо стукнулось и остановилось. Наверное, она желала услышать не это, а «хочу тебя на всю жизнь». И он бы предложил ей эту жизнь, если бы узнал, что она у него есть. Предложил бы… Уже не предложит – не нужна.
– Мо…
Он на нее не смотрел.
– Мо…
Солнце почти утонуло в океане, захлебнулось.
– Только пять дней и пять ночей, слышишь, ты – идиот? Куда ты украл мои ночи? А, хрюндель?
И Марио вдруг почувствовал, как неслышно хохочет, – начал трястись прежде, чем ощутил, как с сердца рухнул булыжник.
Он увлек ее в воду со словами «потанцуй со мной» и теперь обнимал, качался из стороны в сторону, плавился, когда ее пальцы путались в его шевелюре.
– Я дурак. А ты со мной…
– Ты не дурак.
– Со мной…
– С тобой.
Слова любви рвались из него наружу. Теплая, невесомая в воде, обвившая его талию ногами, она была воплощением его жизни, его воздуха и его свободы. От смерти, от страхов, от себя самого.
