– Станцуешь для меня?
– Нет…
Смутилась еще сильнее.
– А как же воля умирающего?
– Дурачок ты… Станцую!
– Вот видишь… Я люблю грацию, люблю изящность. Люблю женщин…
Лана рассмеялась.
– А я мужчин.
Два взгляда – два перекрещенных меча. Два лазера.
– Красивых…
– Настойчивых.
Нет, ее не смутило, что он заговорил о женщинах, – в этот момент Мо смотрел на нее так, будто других женщин в мире не существовало. К тому же их слова все равно – шутка. Но нервишки щекотало, тело грелось, сознание плавилось.
– Чувственных…
– Страстных.
Его бицепсы напряглись и расслабились. Она сглотнула.
– Готовых к приключению…
– Склонных к риску…
– Изысканных…
– Веселых…
– С чертиками на дне глаз…
– Но не теряющих контроля над собой.
Он про женщин, она про мужчин. Но оба будто друг про друга… Вопрос-ответ. Приглашение на танец… Протянутая ладонь – коснешься, нет? Нет, ей просто кажется, все кажется… Рома было слишком много…
– Прислушивающихся к интуиции.
– Непредсказуемых…
– Страстных…
– Уже было, – улыбка, – выбери другое.
– Капризных?
– Умопомрачительных.
– Порочных?
– М-м-м… это как?
– Это? – взгляд темных глаз вдруг сделался тягучим, как теплый гудрон. – Секс на пляже, в море, в шезлонге…
Лана подавались ромом и одновременно сжала бедра.
– Э-э-э… – почувствовала, как кровь прилила к щекам, – о чем мы говорили до того? О яхтах?
– О ракушках?
– О гитарах?
И они оба расхохотались.
* * *
Ресторан остался позади и в пространстве, и во времени. Лане, находящейся в сладкой пьяной дымке, казалось, что просто сменилось место действия, как в киноленте: был ресторан, стал пляж. Они брели по нему босые. Волны, ласковые и теплые, как бархатистый ликер, омывали ступни, игриво тащили из-под стоп песок. Возвращались, облизывали, отступали. Мо говорил:
– Знаешь, чего хочет каждый, кто стоит на пороге смерти? Чего хочет по-настоящему?
– Чего?
– Любви. Любить и быть любимым. Потому что только любовь побеждает смерть. Знаешь, влюбленному не страшно шагать на эшафот…
– Страшно.
– Нет. Ему противно и горько, но ему не страшно. Потому что он опьянен чувством и им же обезболен.
– Ты точно романтик.
– Я нормален.
– Нормален. Так значит, ты хотел бы…
– Хотел бы. Но мне не грозит.
– Почему?
Она проваливалась в него, в Марио. Как в звездное небо. В его голос, в его мир, в его душу. Быть может, она уже?… Обезболена, как он сказал, и вовсе не алкоголем? Почему она падает, но не чувствует страха – одно лишь притяжение? Ладони покалывало от напряжения – хотелось протянуть руку и коснуться пальцев Марио. Он поймет… Она решится. Спустя пару тактов, пару секунд, пару шагов…
Сырой пляж проминался – сначала под пяткой, потом под носком; волны затирали их следы, словно ненужный и неидеальный на полотне мироздания рисунок.
Прежде чем ответить, Марио долго молчал.
– В последний раз я встречался с женщиной три месяца назад. Точнее, пытался встретиться… Но из-за Тома не приехал в ресторан.
– А после?
– Что «после»?
– Она не звонила? Не спрашивала, почему ты не пришел?
– Наверное, звонила. Я не ответил. Я тогда перестал отвечать. Совсем…
– А если сейчас?
Она и сама не знала, о чем именно хотела спросить: «Если влюбишься сейчас»? «Если позвонишь ей сейчас»?
Мо расценил вопрос по-своему:
– Сейчас и вовсе я бы никому не дал шанса.
Шанса. Она возьмет его руку, даже если он не даст. Не будет спрашивать.
– Ты ведь… красивый.
– Не в этом дело. Полюби меня кто-то сейчас, что я мог бы ему – ей – обещать? Я – человек, живущий от «комнаты» до «комнаты».
– А зачем что-то обещать?
– Потому что в любви все всегда требуют обещаний. Знаешь, любовь сложная штука – ее почему-то всегда приходится доказывать. Быть рядом, когда просят, звонить, совершать жесты, говорить правильные фразы…
«Мне не нужно доказывать», – чуть не сорвалось с губ Ланы, и она с досадой прикусила язык.
– Доказывают, только когда не верят, – пояснила хрипло. – Как Кэти. И это не любовь – это страх. Это были ее собственные комплексы. Бывают такие дураки, знаешь, которые считают, что любовь – это обязательное выполнение последовательных действий. Их собственная схема: если сходили дважды в неделю в ресторан – значит, любовь. Если проснулся, погладил и улыбнулся – любовь. Если позвонил три раза за день – любовь. А если вдруг хоть одна последовательность нарушается, у них в голове нарушается все.
– Ты говоришь про сто процентов человечества, Лана.
«Нет, не про сто. Про девяносто девять и девять». И ей отчаянно хотелось входить в оставшуюся десятую процента. Быть тем самым меньшинством-исключением, которому доказательства в любви не требовались.
Покачивались в руке сандалии. В какой-то момент одна выскользнула из пальцев, шлепнулась прямо в набежавшую волну – она отряхнула ее от капель, пошлепав подошвой по собственной коленке.
– А мы уже почти пришли.
Оказывается, «Три Краба» располагался не так уж далеко от ее виллы. Когда они успели оказаться среди знакомых ей бежевых лежаков, в этот момент сложенных друг на друга, словно гора досок в гараже плотника? Свернутые пики-зонтики, изборожденный множеством отпечатков за день городской пляж. Пила пиво возле закрытого на ночь магазина-будки группа из четырех парней и двух девчонок. Шумно смеялась, мяла в руках бока жестяных банок; кто-то шуршал в кабинке для переодевания, голосил о том, что в воду голым он полезет первым…
Голым. В воду.
Задать вертевшийся на языке вопрос она решилась только тогда, когда они пересекли невидимую преграду энергетической калитки, отделявшую ее частный пляж от городского.
– Мо, а ты когда-нибудь купался… голым?
– Конечно.
Они стояли у кромки воды плечом к плечу; друг на друга не смотрели, но ей хватало ощущения его близкого присутствия. Кажется, теперь она ощущала его фигуру нутром – тепло, мощь, гибкость. Ощущала и робела, будто слабела. Алкоголь выветривался, но Лане отчаянно хотелось удержать эту дымку бесстрашия и безрассудности – пригласить Мо в дом, может быть, в бухту, предложить искупаться голыми… вдвоем. Нет, она не решится, она столько не выпила.
