Из Руура мы вышли не через центральные ворота, откуда начинался официальный караванный путь и на которых стояли два делавших заметки о «приходе-уходе» часовых, а через расположенное неподалеку от дома Кимайрана место, где стенная кладка развалилась достаточно сильно, чтобы через нее перебраться.
Несколько шагов вверх: катящиеся из-под подошв камешки, жаркий ветер в лицо, пыльный подол и не менее пыльные ладони, и вот мы уже на другой стороне – не в городе, а в пустыне.
Прежде чем зашагать дальше, мы целую минуту стояли, смотрели на расстелившийся перед глазами желто-рыжий монохромный пейзаж, прореженный только низкорослыми колючками, и молчали. Вот она – величественная хозяйка, что заняла собой большую часть этого мира – песчаная владыка, безводная и безлюдная гладь, в которой топнут подошвы, в которой у горизонта проступают миражи и в которой пропадают, исчезнув без следа, сбившиеся с дороги путники.
– Ив, ты уверен, что знаешь, куда идти? А то как-то… страшновато.
– Наю, – донеслось мне в ухо с левого плеча, на которое взгромоздился наш пушистый штурман.
– Ну, знаешь, так знаешь. Тогда, как говорится, с Богом.
* * *
Время здесь стелилось и тянулось, словно плавленая резина. Накинутые на лицо вуали защищали глаза от слепящего света, тонули в мягких барханах подошвы пригодившихся во второй раз кроссовок, пекло через платок макушки, молчал Ив. Уже через несколько минут моя тула вымокла от пота, и я хмуро думала о том, что через два дня я буду мечтать о душе так, как не мечтала о нем никогда в жизни. Если вообще смогу спать этой ночью.
Шаги сливались в цепочку из одинаковых и оттого усыпляющих разум однообразных движений, раскаленный воздух, входивший в легкие при вдохе, выходил из них чуть менее горячим, но каждый новый вдох заставлял чувствовать себя так, будто ты находишься внутри гигантской конвейерной печи, немилосердно сохли губы. Хотелось пить.
– Если закончится вода, я могу попробовать собрать ее из пространства. Будет сложно, ее здесь мало, но если приложить усилия… Влага – она всегда есть вокруг, только в виде энергии. Энергию тоже можно пить…
Мне казалось, что идущая впереди Тайра разговаривает с самой собой. Ей не требовались мои ответы, и я не отвечала; тихо плыл по пустыне наш собственный, состоящий из двух человек и фурии караван.
Наверное, то была одна из самых сумасшедших идей, которую мы по некому коллективному затмению умов решились претворить в жизнь. Дюна за дюной, бархан за барханом, колыхание складок одежды, горящая от солнца макушка. Здесь метр казался километром, здесь пейзаж пугал равнодушием к жизни, здесь сознание соскальзывало куда-то вбок и постоянно чудилось, что одна единственная неправильная мысль – и нагрянет вдруг страх, паника человека, обнаружившего себя в одиночестве среди бескрайних, выжженных солнцем песчаных равнин и холмов.
Привычная логика здесь моментально замещалась логикой обреченного человека: где брать воду? Чем питаться? Куда идти? А что, если заблудишься, заплутаешь, обнаружишь, что наступаешь на собственные, протоптанные час назад следы? Нет, за час их заметет, так что даже ходьбу по кругу не заметишь…
Чтобы не поддаваться волнам шедшего из недр позвоночника страха, приходилось напоминать себе, что я – Бернарда. Я умею перемещаться в пространстве, я умею за секунду оказываться не там, где есть сейчас, я умею, я умею, я все умею… Главное – не забыть, что я вообще что-то умею.
Как же страшно, оказывается, быть одному в пустыне. Это вам не тур на верблюдах по Сахаре, где к экскурсантам всегда приставлены погонщики-арабы, где рядом бежит смуглый мальчишка-продавец, сумка которого наполнена холодной пепси-колой, где постоянно вокруг звучит русская речь, а о том, чтобы оказаться в одиночестве и тихо-мирно насладиться закатом, остается только мечтать. Это не расслабленное поведение туриста, уверенного в том, что стоит лишь повернуть голову, и умиротворяющие взор плоские крыши одноэтажных аборигенских жилищ окажутся позади. Это вообще не тур, не экскурсия и не видео, которое хорошо просматривать, сидя на диване в теплой комнате, когда за окном все завалено снегом. Это жизнь.
Наверное, легко ему было – Беару Грилзу – выставлять себя этаким героем, умеющим укрываться от песчаных бурь, часами печься на солнце без головного убора и потрошить мертвого верблюда, чтобы выпить жидкость из его внутренних органов, когда позади всегда была съемочная группа. Попала пыль в глаза? Медики промоют. Обжег лоб и нос? Намажут кремом – телезрителю все равно не видно. Мертвый верблюд? Так зачем исполнять на практике то, о чем нужно знать лишь в теории. Ведь на экране все выглядит иначе, все выглядит правдоподобно, все не как в жизни.
Теперь я знала, что в жизни все намного сложнее, и самое трудное, когда попадаешь в экстремальные условия, не поддаться страхам из собственной головы – да, именно это сложнее всего. Психика – вещь хрупкая, и уберечь ее от трещин способен далеко не каждый.
Интересно, сильно ли поддал бы мне за подобное приключение Дрейк? Наверное, сильно. Но ведь отпустил – значит, знал, что все будет в порядке?
Теперь мне отчаянно хотелось надеяться, что знал. Потому что с каждый шагом, который отдалял нас от города и углублял все дальше в пустыню, во мне оставалось все меньше уверенности в том, что нам вообще стоило соглашаться на эту авантюру.
Наверное, я – паникер.
Когда мы остановились для того, чтобы сделать передышку и выпить воды, Ив уверенно сообщил: движемся правильно. Что ж, спасибо, и то хлеб. Кажется, наша фурия была единственным созданием, неподверженным воздействию вредоносных солнечных лучей и оттого чувствующим себя распрекрасно.
Я же пребывала в довольно скверном и непривычном для себя расположении духа – смеси тревоги и неуверенности. Кроссовки натирали ноги даже через предусмотрительно натянутые носки, ступни, несмотря на то, что солнце стояло в зените, уже гудели от усталости. Что же будет дальше? Все более манящими казались то и дело всплывающие в воображении знакомые улочки Нордейла.
– Как ты? – спросила меня Тайра, и я не сразу нашлась, что ответить. Кому охота признаваться в слабости? Но друг на то и друг, чтобы с ним делиться переживаниями.
– Не очень. Мне как-то боязно… неуютно. В голову постоянно лезут разные мысли, думаю всякий бред, накручиваю себя.
– Это нормально.
– Нормально?
– Да.
– Откуда тебе знать? Часто путешествуешь по пустыне?
Тайра на мое бурчание не обиделась.
– Я родилась в окружении пустыни и знаю ее коварные свойства. Многие в нее уходили, но немногие возвращались, а те, кто уходили, всегда говорили, что миражи рождаются в первую очередь в твоей собственной голове, и с ними сложно бороться.
Да? Значит, я не одна такая. Странно, но от слов подруги мне полегчало, настроение начало медленно, но верно выправляться.
– А что с этим можно делать? Есть лекарство?
