– Папа!
– Привет, Зель. Автолик мне сказал, что ты будешь здесь. Я заскочил забрать машину и решил приехать сюда вместе с ним. Не хотел тебе мешать. Но мы давненько не виделись.
– Четырнадцать месяцев, – сказал Зель. Его трясло от смущения и злости, и он очень надеялся, что никто этого не заметит. Так бывало всегда, когда он видел отца. Тело напрягалось, мозг отключался. Отец держался непринужденно и сыпал любезностями, а Зель не знал, что говорить. Уходи. Уходи. Уходи.
Ксено смерил Зеля оценивающим взглядом, словно выбирал фотомодель.
– Хорошо выглядишь… только рубашка заляпана маслом.
Зель покраснел. Ему хотелось ударить отца. Стереть его с лица Земли.
Ксено улыбнулся Пердите. Он был выше сына. Тонкие черты лица, серые глаза. Густые седые волосы зачесаны назад, как у кинозвезды. Привлекательный, да. И осознающий свою привлекательность. Он был в темно-синем костюме, явно сшитом на заказ, синих замшевых туфлях и розовой футболке. Он протянул руку Пердите.
– Я Ксено. Отец Зеля.
– У вас британский акцент, – сказала Пердита.
– Я англичанин. Зель – американец, потому что его мама – американка. И он вырос здесь.
– Пердита, – сказала Пердита и пожала ему руку. Он отпустил ее руку не сразу. Зель пожалел, что у него нет ножа.
Музыканты заиграли песню Джексона Брауна.
«Останься еще ненадолго».
Ксено сказал:
– О, «Останься». Моя любимая песня из прошлых времен. Давно это было. Целую жизнь назад. Вас тогда и на свете не было. Потанцуем?
Пердита замялась, но потом улыбнулась и кивнула. Они с Ксено ушли на танцпол.
Зель напоминал ледяную статую. Он не мог пошевелиться. Он не произнес ни слова.
– Да уж, – сказал Автолик. – Семейная жизнь всегда преподносит сюрпризы.
– Он мне не семья, – сказал Зель.
Ксено оказался хорошим танцором.
Он течет, как вода, подумала Пердита.
Он не пытался с ней заговорить. Они просто танцевали, как танцуют люди, умеющие танцевать.
У него была точно такая же, как у Зеля, неспешная, стеснительная улыбка, но на этом сходство отца и сына заканчивалось. Прежде всего из-за отрешенности в лице Ксено. Он был внимателен и любезен, но при этом как будто отсутствовал. Была в нем какая-то внутренняя обособленность.
Другие танцоры освободили им больше места, потому что танцевали они мастерски и на них было приятно смотреть. Пердите нравилось танцевать с Ксено. Это и вправду огромное удовольствие – танцевать с умелым партнером. В какой-то момент Ксено придвинулся ближе и шепнул ей на ухо:
– Со мной вы в безопасности. Я гей.
Зель наблюдал за ним, стоя на краю танцплощадки. Всегда в сторонке, всегда посторонний, каким он себя ощущал с самого детства. Он стоял неподвижной колонной боли, которую не превозмочь, столбом жгучей ярости, которую невозможно изжить. Он не хотел, чтобы Ксено танцевал с Пердитой. В то же время ему хотелось, чтобы отец танцевал с ним, на какой-то другой танцплощадке, где у него был отец и где у его отца был сын.
Пердита осознавала некую двойственность в Ксено. Выше пояса он был сдержан, учтив и любезен. Он кружил ее, держал ее за руки, двигался больше назад, чем вперед, без напора – но его бедра были словно вода, мчащаяся неудержимым потоком, сметая все на своем пути.
Он был и «да» и «нет» одновременно.
Песня закончилась. Ксено легонько притронулся к спине Пердиты, подтолкнув ее в сторону бара. Он заказал двойную порцию виски «Вудфорд Резерв». Бармен не спросил у Пердиты, что она будет пить – сразу налил ей сок лайма с водой.
Ксено опрокинул виски себе в горло, словно глотал устрицу.
– Вы давно знаете моего сына?
– Не очень давно. Он иногда заходит в бар.
– Я сам здесь частенько бывал. Много лет назад – еще до того, как бар перешел к вашей семье. В те времена это место пользовалось репутацией.
– Какой репутацией?
– Это не важно. Времена меняются. Или мы думаем, что они меняются. Но если меняются времена, меняются ли сами люди?
– Не понимаю, о чем вы…
– Это тоже не важно. Долгая история. Я все время размышляю о времени. Отчасти из-за того, что старею. Не поймите меня неправильно: я не грущу об ушедшей юности. Я не хочу ничего вернуть. Ни фургончик, ни пса, ни книги, ни девочек, ни мальчиков, ни Лео.
– Кто такой Лео?
– Один мой знакомый лев. Из прошлой жизни.
У Пердиты было странное чувство, что глаза Ксено – серые, как магниты – и есть магниты. Он удерживал ее рядом, не прикасаясь к ней.
– Я размышляю о времени, потому что не понимаю его, – в этом мы с вами похожи, но вам и не нужно его понимать, потому что вы еще не верите, что время когда-то закончится. Разве это не странно? Мы считаем себя бессмертными, пока не оказывается, что нет.
Бармен подошел и налил Ксено еще виски. Ксено поднял бокал, салютуя Пердите, и осушил его залпом, словно то был волшебный напиток. Словно он сам был Тристаном, а она – Изольдой.
– Когда ты стареешь, – сказал Ксено, – все происходит внезапно. Как будто ты плывешь в море и вдруг понимаешь, что берег, к которому ты стремишься, это совсем не тот берег, где все начиналось.
– А где у вас все начиналось?
– В школе-интернате для мальчиков, в Англии. Я любил плавать в море, потому что там было так холодно, что я больше уже ничего не чувствовал.
– У меня часто бывает чувство, что я вся состою из чувств.
Ксено улыбнулся Пердите. В ней было что-то знакомое. Как будто он знал ее всю жизнь. Но этого быть не могло.
Он поднял руку. Бармен снова наполнил его стакан.
– Он тебе нравится? Зель?
– Да.
Ксено кивнул.
А потом она спросила:
– А вам?
Ксено опрокинул в себя виски. Он положил руку на плечо Пердиты, и они вместе вернулись к столику.
Зеля там не было. Кло сидел с видом кота, наевшегося сметаны, лосося, арахисового масла, куриной грудки и умявшего целый вагон (и маленькую тележку) генетически модифицированных мышей, не умеющих бегать.
– Эй! – сказал он. – Кто хочет сыграть?
Он тасовал колоду карт, перекидывая их из руки в руку, словно кожаные складки аккордеона.
– Я отыграл «шевроле», – сказал Кло.
– Да ну? – сказал Паст, который, собственно, и отыграл «шевроле».
На столе стояли большая бутылка виски «Мэйкерс Марк», ведерко со льдом и батарея стаканов. Ксено налил себе полный стакан, словно это был не виски, а лимонад.
