– Мое любимое место незаконно стало твоим. Ты, кстати, с недавних пор приватизировала его.
– Ах, да. Как же я не подумала сразу. Подоконник!
– Точно, – подтвердил я.
Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Я ждал ее вопроса, а она моего. Я спросил первым.
– Почему ты выбрала именно это место? – она будто только и ждала этого вопроса.
– Я попала сюда совершенно случайно.
– Да, я это заметил. Ведь попросту невозможно в это место намеренно зайти.
Она кивнула, разделяя мое мнение.
– Это место – единственное во всем городе, где я могла бы побыть наедине с собой. Тебе, наверное, знакомо то чувство, когда хочется сбежать от всего мира и провести некоторое время с собой.
«Еще бы не знакомо. Я всю свою жизнь проводил наедине с собой».
– Эта кофейня стала для меня убежищем. Здесь меня никто не смог бы найти. И это давало мне ощущение полной свободы. Независимости. Я тебе говорила о своем отце…
– Я помню, – судя по ее рассказу, это был бесчувственный тиран. И она каждый день подвергалась его тирании. Я улыбнулся. Мне было сложно представить, что хоть один человек на этом свете смог бы заставить ее делать то, что ей было не по душе.
– Я приходила сюда каждый день. Заказывала себе чашку кофе и сидела в полном одиночестве. В полном душевном равновесии. Я заходила в этот зал, а все свои проблемы оставляла на улице. Здесь я пила этот кофе и чувствовала себя счастливой.
Я ее понимал и внимательно слушал ее рассказ. Женщины особо ценят, когда их внимательно слушают.
– Я привела тебя в это место, так как всегда мечтала его разделить с тем человеком, с которым я буду чувствовать себя счастливой. Мне хотелось поделиться с тобой.
Она поставила передо мной свою чашку.
– Попробуй его.
Я внимательно на нее посмотрел, а затем осторожно сделал глоток. У нее был кофе вкуснее. Почему?
– Чувствуешь разницу? – спросила она.
– Да.
Намного вкуснее пить кофе из одной чашки. В него добавлен особый ингредиент – привкус губ».
* * *
Мы никогда не пили с Розой из одной чашки. В ее кофе этот ингредиент явно отсутствовал. Роза была чужая, абсолютно не моя, неприкасаемая. И больше всего на свете я боялся, что у нее ко мне могут появиться чувства.
Как она попала в это место? Как она его нашла? Я не решился у нее об этом спросить, меня в тот момент интересовало другое.
– Как тебе эта книга?
Роза перевела взгляд на меня, а затем подкурила свою сигарету.
– Эта книга моя, – сказала она пронзительно точно.
Эти же слова она не услышит из моих уст.
– Что это значит? – спросил я.
– Есть такое выражение – «Некоторые книги приходят к нам вовремя». Эта книга пришла ко мне с небольшим опозданием, но от этого стала еще более ценной.
Роза вновь погрузилась в книгу.
– Что сейчас происходит там? – мне хотелось точно знать, в каком она месте.
Она зачитала вслух одно предложение.
– Однажды утром я проснулся и понял, что я к ней остыл…
«Однажды утром я проснулся и понял, что я к ней остыл. Она спала, уткнувшись носом в мою подушку. Я любил ее запах, и на минуту подумал, что просто простыл. Я не чувствовал больше ее. Словно кто-то за ночь собрал всю сладость, нектар (цветы не вечны, вечен мед), вдохнул всю ее без остатка, опустошил и поставил обратно в вазу (в нашу постель). Я смотрел на нее, пустую. И если раньше я не чаял в ней души, то сейчас я не чаял себя в ее душе.
Я осторожно провел пальцем по ее плечу, мне не хотелось ее будить, а только потрогать. Мне нужно было вспомнить ее, нет ничего долгосрочного (в эту минуту я знал), но не имеет срока только память касаний. Притронулся. Что я почувствовал? Совсем ничего. Только холод, сквозняк. Я аккуратно встал и закрыл окно. Притронулся еще раз. Почувствовал жар ее тела. Но не вспомнил себя. Днем ранее, когда испытывал голод и неутолимую жажду. Когда чувствовал, что невозможно насытиться тем, что так пронзительно-сладко. Я готов был поклясться еще вчера, что никогда не смогу насытиться ею. Пресытиться и испытать тошноту. Видимо, я слишком глубоко нырял…
Я наклонился к ее лицу, мои руки дрожали под тяжестью тела. Я вспомнил, как однажды стоял перед ней и всем телом дрожал, когда впервые попробовал ее губы. Люди лгут, тело – нет. Я никогда ей не лгал. Ведь лгать – значит бояться. Я никогда не испытывал страх перед ней, робость – да. Когда нами владеют, мы робкие. А впервые мною овладел страх только сейчас, в шесть тридцать утра. Когда поцеловал ее в губы и понял, что не чувствую ничего. Она дышит, она живая, она красивая. Самая прелестная из всех женщин, которых я когда-либо встречал или встречу. Но вряд ли я готов был смириться с ее красотой, любоваться ее оболочкой и при всем этом не смириться с собой. Выдохшееся вино, даже если его перелить в красивую бутылку – это по-прежнему выдохшееся вино. Оно не пьянит, оно безвкусно, оно неприятно. Я смотрел на женщину, ради которой готов был еще вчера умереть… Да я и сейчас готов, если честно. Но теперь я задал себе другой вопрос: «Готов ли я ради нее жить?»
– Нет, не готов, – моими губами ответил другой человек. Мой голос, мои слова, но жестокость чужая…
Она проснулась в восемь утра. Я сидел на краю кровати, повернувшись к ней спиной. Я не чувствовал времени, хотя знал, что прошло достаточно много с тех пор, как я сел. Мне хотелось закурить, но я не курил, ведь она бы проснулась раньше от табачного дыма.
– Доброе утро, – донеслось из-за спины.
– Доброе утро, – я повернулся к ней лицом.
– Давно ты проснулся? – она смотрела на меня сонными глазами.
– Давно.
– Что с тобой? – внезапно спросила она.
Я почувствовал леденящий холод.
– Ничего, – ответил ей я.
– Сядь ко мне ближе, – она привстала на колени.
Я приблизился к ней. Она потрогала мой лоб, а затем его поцеловала.
– Температуры нет. Но ты бледный, и у тебя изможденное лицо. Ты заболел?
Я отрицательно покачал головой. Затем ушел на кухню и заварил ей кофе. Я о нем совсем забыл. Когда вернулся в спальню, то поставил поднос у ее ног, как всегда.
– Ты забыл? – вдруг спросила она.
– О кофе?
– Обо мне. Ты не поцеловал меня.
В это утро я обо всем на свете забыл. А может, мне не хотелось этого делать?
Я поцеловал ее снова, но и на этот раз не почувствовал ничего. Почему? Что произошло? Неужели такое и вправду бывает? Этот самый короткий поцелуй был длиною в вечность.
– Я поняла, – сказала тихо она. – Как же я была слепа.
