Она подумала.
– Любой женщине нужно внимание. И все наши беды – от его отсутствия. А быть чьим-то влечением, бурной фантазией и героиней неснятого кино – это, в первую очередь, чувствовать себя цветущей, пахучей и живой. Люди любят, когда наступает весна. Когда мне дарят внимание, я себя чувствую весной.
Она сделала паузу, а потом добавила:
– Я жду твоего ответа.
– Инстинкт, – сказал я. – Возможно, и молодость. Понимаешь, когда я смотрю на тебя, незнакомую и красивую – я не вижу весну. Я вижу перед собой книгу в красивой обложке, которую мне хочется немедленно открыть. Потрогать, вдохнуть листы, прочесть несколько страниц и понять, хочу ли я ее дальше читать. Я не ощущаю трепета крыльев порхающей бабочки, когда ты подходишь ко мне ближе, я вижу лишь изящную талию, которую хотелось бы обхватить руками и повалить на чистую простыню. Я вижу лишь волосы, которые могли бы просочиться сквозь пальцы, приятно щекоча мою ладонь. Я вижу губы, которые не произносили моего имени, глаза, которые не запомнили моего лица, ноздри, которые никогда не вдыхали моего запаха. Я вижу перед собой женщину, в которой я мог бы на время забыться, а потом и забыть. Я поглощаю твою красоту, когда смотрю на тебя, незнакомую и чужую. Я испытываю к тебе интерес, а спустя мгновение – влечение и пылкую страсть. Я хочу тебя своим телом – ты вызываешь у меня спонтанную жажду. Пробуждаешь сонные чувства. Но утолить тебя я могу любой другой прохожей.
– Спасибо за откровенность.
Ее благодарность была теплой и искренней.
– Мы говорили о том, как ты увидел стих, – напомнила мне.
– Да. Я приводил пример. Когда ты была в ванной, а я смотрел в окно. Жизнь в другом цвете… Но если ситуацию обставить по-другому, убрать тебя из ванной и заставить исчезнуть из моего дома, то в окно я стану смотреть совсем другими глазами. Я бы увидел дождь, под которым ты могла бы промокнуть, простудиться и заболеть. Пусть он и летний, но я знаю, что у тебя с собой нет зонта. Я бы посмотрел на продавца газет, который мог бы тебя увидеть, не догадываясь, кто ты для меня. Для него ты всего лишь очередная прохожая. Я бы смотрел на самолет, разрисовывающий белой краской небо, и думал бы, что ты летишь этим рейсом. Куда-то далеко, где не будет возможности послать от себя весть, напомнить, что ты жива и здорова. Что у тебя все прекрасно внутри. Я бы смотрел на эту железную птицу и думал, почему она оставила меня за этим окном, почему эти белые крылья я вижу с земли. Я бы смотрел на мотылька, который отчаянно бьется в стекло, и, наконец, впустил бы его внутрь. Я бы подумал, что красота должна быть в моем доме, а не за пределами его. Я бы понял, что красота должна быть во мне самом, я бы не стал больше искать ее в остальных. Я посмотрел бы на ту роковую, красивую женщину и подумал бы, что ее дома ждут. Что она войдет в свою квартиру, переоденется в снежный халат и станет рассказывать своему мужчине, как прошел ее день. Как болят ее ноги от каблуков, а может быть, и спина. Она попросит его сделать массаж, а он притронется к ней своими большими, сильными руками. Самыми желанными руками, а других ей не нужно. Она выглядит роскошно не для меня, нет. А для того, кто застегивает молнию сзади на ее безупречном малиновом платье.
Когда я закончил, она разглядывала меня, приоткрыв рот. Она меня внимательно слушала.
– Вот, как я увидел этот стих, глядя в окно.
Я хотел достать пачку сигарет из своего кармана. Но она притронулась к моей руке.
– Не кури. Не хочу сейчас дышать твоим дымом.
Этой ночью была гроза. Наша первая гроза. Мы лежали в постели с закрытым окном. Холодная ночь, если не учитывать температуру ее тела.
– Меня будут искать… – вдруг сказала она.
– Кто? – я гладил пальцами ее волосы.
– Мой отец, – ответила сразу она, а затем добавила: – Скорее всего, меня уже ищут.
– Пусть ищут, – спокойно сказал я. – Все равно не найдут.
Она была взволнована.
– У меня такое чувство, что меня уже нашли…
Гром ударил за окном, вздрогнули стены, такое ощущение, что постучались в стекло. Мы притаились.
– Это всего лишь гром, – успокоил я. – Чего ты боишься?
– Я не хочу возвращаться туда, где мне было плохо. Я с тобой забыла обо всем.
Мне было приятно слышать такие слова.
– Не открывай никому, если в дверь постучатся. Хорошо?
«Что за абсурд?» – подумал я.
– Хорошо. Не буду!
Мы потерялись во времени. В числах календаря, в бурлившей за окном жизни людей, до которых нам не было дела. Мы шторой прикрывали тот мир, в котором произошел антракт. Дни проходили сквозь нас. Мы разговаривали. Мы слушали. Мы целовались. Мы занимались любовью. Мы засыпали с открытыми глазами. Мы боялись проснуться одни, мы не сталкивались еще с одиночеством, но каждый из нас знал, что не проживет без другого и дня. Мы просыпались с улыбкой, разглядывая сонные лица. И так до бесконечности.
Я влюблялся в нее каждый день. А вслух произносил только: «Ты прекрасна». Я отнимал у нее полотенце, когда она выходила из ванной, и бросал его нам под ноги. Я обнимал ее голую, ее мурашки по коже, я щетиной терся о ее мягкую, молочную кожу. Она смотрела в мои глаза, повинуясь полностью мне, моим внезапным желаниям. Она делала все, о чем я ее безмолвно просил.
Я наблюдал за ней в те минуты, когда она на меня не смотрела, когда выходила из образа и становилась собой. Когда она садилась на подоконник и смотрела вниз. Как она подносила сигарету к губам, как делала тягу за тягой, как о чем-то задумывалась. Улетала. Как сигарета дотлевала в руке. Лишь бы жар не обжег ее пальцы. Лишь бы она меня не обожгла… Как улыбалась о чем-то своем, пристально смотря в какую-то точку. Как выходила из себя, когда я входил.
– О чем ты думаешь? – спросил ее я.
– Я думала о женщине в малиновом платье. И о тех руках, которые застегивают ей молнию.
* * *
Я не смирялся с ее странностями, я их принимал.
Я не смирялся с нею, нет, а просто обнимал ее такой, какая она есть. И всего-то…
Я научился жить с женщиной. Это не так, как пишут в романах. Например, я не знал, что длинные волосы у женщины – это не только редкая красота, касающаяся ее поясницы, ее женственность и шарм. Но и аккуратность – в самую первую очередь, с моей стороны. Ведь, когда она лежит рядом со мной, я должен обязательно помнить о том, что нужно убрать сначала ее волосы с подушки, а затем прилечь к ней ближе. Это со временем становится привычкой.
Я не знал, что если у нее плохое настроение, то следует немедленно ее обнять, выяснить, в чем же дело, а затем успокоить. У меня с этим совсем по-другому. Когда у меня паршиво на душе, я не люблю, когда меня об этом спрашивают, лезут мне в душу – такие моменты мне нужно всегда переболеть самому.
Я не знал, что если она никогда не просит меня о помощи, то всегда ждет, когда я сам предложу. «Не трогай, я сделаю сам!» – «Да я могу и сама…» Нет, не может! Точнее, ждет, когда я настою на своем. Ей важно чувствовать себя женщиной, а лошадью могу побыть и я. Кстати! Если не позволять ей поднимать ничего тяжелее букета роз, то в скором времени можно заметить, что плохое настроение у нее бывает реже, а улыбка на лице каждый день.
