Шафран нашелся, потому что один из слуг, увидев, как Мэллит выходит из кладовой, предложил помощь. Излишне услужливый не знал, что она возвращала на место колотушку, и гоганни, скрывая истину, спросила о шафране, ведь она слышала, что его привозили из Васспарда. Вместе они отыскали порожденную сердцем цветка драгоценность, что медленно превращалась в прах. Увидев теряющие силу пряности, Мэллит едва не воздела руки к небесам, как это делал, исполняясь негодования, отец отца. Пять восьмых найденного было погублено, но оставшегося хватало на пир пиров и свадьбу свадеб.
– Мелхен, – велела роскошная, – подойди-ка… Мужские глаза надо кормить прежде желудков. Друзья Курта нас никогда не оставят, но Проэмперадора и двоих генералов мы увидим еще раз не скоро. Ленту надо перевязать; повернись.
Гоганни повиновалась. Теплые руки что-то делали с ее головой, а хозяйка Альт-Вельдера смотрела, и в этом взгляде не было яда. Теперь Мэллит удивляло, что два лица для нее слились в одно, но женщины первородных, собирая волосы в башни и надевая двойные платья, становятся похожими, как бусины одного ожерелья и цветы одной клумбы. Можно отличить расцветающее от вянущего, красное от желтого и высокое от низкого, но не одну белую гвоздику от другой.
– Теперь хорошо, – решила роскошная, и они с Ирэной вышли в первый из дворов. Ждать не пришлось, сквозь распахнутые ворота Мэллит уже видела первого из череды всадников, его лошадь была знакомый, а одежда – черной. Первородный Валентин въезжал в дом своей сестры, и стены этого дома больше не таили угрозы; смерть, хвала Луне, на сей раз забрала дурную кровь. Гоганни смотрела, как серебристый жеребец ступает по доскам моста, и вспоминала листья на стылой воде и ту, что так ненавидела… Закон Кабиохов беспощаден к злоумышляющим на отца и мать, сына и дочь, брата и сестру, но Мэллит, нанося удар, не думала о законе. Ее назвали Щитом, и она прикрыла достойного, отдавая первый из множества долгов.
Первородный Валентин остановился у распахнутых ворот, поджидая того, кто ехал следом. Тоже серый, но со светлой гривой и словно бы усыпанный снежными монетками конь нес всадника, чей мундир пересекала широкая алая полоса. Алыми были и перья на шляпе. Королева, которую Мэллит не знала, умерла, но ее цвет, цвет маков и крови, маршалы Талига не снимут, пока не женится ставший государем мальчик.
За плечом маршала виднелся бирюзовый мундир. Тот, кого называли бароном Райнштайнером, присоединился к первородному Валентину. Четвертого всадника гоганни не рассмотрела – его заслоняла лошадь с серебряной гривой; высоко поднимая ноги, она вошла во двор и, повинуясь умелой руке, склонилась в поклоне.
Нареченная Ирэной посмотрела на Мэллит, и та торопливо приняла из рук домоправителя поднос с четырьмя наполненными водой кубками. Это заняло всего мгновение, но приказавший коню склониться уже стоял на земле.
– Добро пожаловать в Альт-Вельдер, граф Савиньяк. – Хозяйка Озерного замка в своем широком платье казалась лиловым йернским цветком. – Я рада видеть вас и ваших спутников. Утолите свою жажду.
– Благодарю вас, сударыня.
Мэллит оставалось сделать лишь шаг, и она его сделала, хотя грудь пронзила резкая боль, а вокруг словно бы зашумел ветер, сквозь который мчался неистовый конь. Из ставшего алым дня на гоганни глянул огнеглазый сын Кабиохов. Кубьерта осталась в мертвом доме, но зачем книга, если помнишь, что молния – взгляд его, глаза его – ночь, а дорога – осень…
– Граф, позвольте представить вам Мелхен, баронессу Вейзель. Вы, кажется, единственный из присутствующих, кто с ней еще не знаком.
– Это именно так, – подтвердил барон Райнштайнер. – Я и мой друг граф Ариго встречали баронессу в Старой Придде. Герман, ты должен помнить…
– Конечно…
Первородный Робер?! Он здесь… Откуда?! Нет! Темноволосый человек похож на Повелевающего Молниями, но он выше, сильней и спокойней. Неужели они прежде встречались? Недостойная хорошо помнит барона по имени Ойген, но не этого генерала. В Старой Придде столько воинов…
– Вода Альт-Вельдера восхитительна, – произносит барон, и что-то звенит. Возвращенный на поднос кубок… Она так и стоит с подносом, а нареченная Ирэной говорит с гостями и братом. Среди них нет и не может быть огнеглазого Флоха, лишь маршал с алой перевязью.
– Баронесса, – еще один кубок возвращается на поднос, – я много слышал о вас и счастлив нашему знакомству, пусть оно и омрачено тяжелой потерей.
Он красив и странен, ведь темные глаза просят темных волос, но и только. Этот взгляд не откроет рану, а бег пятнистого коня не породит грозы. Маршал больше не кажется сыном Кабиоховым, он – человек, он – гость, и ему нужно отвечать.
– Нар… капитан Давенпорт много говорил о вашей войне и ваших победах. Вы посрамили врагов, их было много, и они были разными.
– «Было»? – Улыбка не казалась доброй, но и не пугала. – Что ж, Давенпорт умеет успокаивать дам. В отличие от вас, полковник Придд.
Первородный Валентин не успокаивал, он просто отдал свою кровь, а сказанных им слов было немного, но каждое оживляло частичку сердца, и оно почти забилось.
– Здравствуйте, баронесса. Надеюсь, вам здесь не слишком грустно?
– Я много гуляю в саду и на стенах, и я нашла шафран.
3
От поездки в Альт-Вельдер Жермон ничего особенного не ждал и уж точно не предполагал, что веселый осенний денек переломит его в общем-то устоявшееся бытие. Генеральское сердце не ёкнуло даже тогда, когда Савиньяк по галантной фамильной привычке заставил своего мориска поклониться вышедшей навстречу гостям графине Гирке. Ариго разве что одобрил ловкость всадника и выучку коня.
То, что наследники Вальков подают друзьям воду из местного родника, Жермон слышал, и это было кстати – утром они с Ойгеном отдали должное хексбергской соленой рыбке. Спешившись вслед за Савиньяком, Ариго поручил жеребца слугам и присоединился к церемонии. Хозяйку замка загораживали спины Валентина и Проэмперадора, которому причитался первый кубок. Стоящий рядом Райнштайнер сосредоточенно буравил взглядом главную башню, и предоставленный самому себе Жермон огляделся: вокруг радостно блестели поймавшие солнце лужицы, в самой большой купались вездесущие воробьи. Замок казался приятным, а вившиеся над крышами дымки обещали не только отдых в тепле, но и обед, о котором генерал уже вовсю подумывал.
Обозрев трубы, Ариго перевел взгляд на Савиньяка – тот как раз отступил в сторону, освобождая дорогу к водопою. Жермон шагнул в брешь, и перед ним предстала бергерская девица – славненькая, рыженькая, но слишком уж мелкая для старинного подноса, который она держала. Подкрутив усы, генерал нацелился на одинокий кубок, однако ему уже подавали другой.
– Я рада вас видеть, граф Ариго, – произнесла женщина в лиловом. – Надеюсь, вам понравится наша вода.
Вода могла быть прекрасной, а могла – отвратительной, могла стать вином, касерой, пивом, чернилами, он все равно проглотил бы и не заметил. Где-то что-то говорили Валентин с Савиньяком, им отвечал тихий голосок, в арке за спиной топтались всадники эскорта, двор вообще был забит людьми, лошадьми и воробьями, но они все равно были вдвоем – граф Ариго и строгая красавица с серебристыми глазами. Она сказала то, что говорила десятки раз десяткам гостей, он что-то промычал и продолжал стоять, пока не получил от позабытого Ойгена чувствительный тычок. Это подействовало, генерал шмякнул кубок на поднос, который упорно держала рыженькая девчушка, услышал, что он уже встречал ее в Старой Придде, извинился, наговорил вежливой мути, выслушал ответный лепет и вместе со всеми отправился к вдове бедняги Вейзеля.
