После женитьбы Ариго о свалившемся на голову наследстве и думать забыл, а сейчас нахлынуло. Старый, но все равно белый замок был полон призраков, которые внезапно взяли и почти вернулись. Не дождавшийся сына отец, не дождавшаяся писем сестра, двое полубратьев, то ли знавших тайну, то ли нет, мать, которую он по привычке продолжал так называть. И другая женщина, узнавшая правду и не скрывшая ее. Не мать, только без нее он не выжил бы – без нее и маршала Арно. Маршала убили, и Арлетте остались лишь память и сыновья. Если с Лионелем что-нибудь случится…
Генерал торопливо высыпал собранные яблоки на стол – одно опять вознамерилось удрать, его не глядя поймал Придд. Райнштайнер все еще говорил, но Валентин смотрел на прикрывшего глаза Проэмперадора. Придд смотрел, Жермон не смог… Лионель казался спокойным, только Эмиль не зря лез на стену – брат одной ногой уже был по ту сторону заката и, похоже, знал это не хуже близнеца.
Принесли подогретое вино – запах гвоздики напоминал о жизни, Альт-Вельдере и двух выпавших им с Ирэной ночах. Целых двух… Он боялся проснуться, в чем и признался. Ирэна долго молчала и вдруг сказала, что проснулась лишь сейчас. Провалилась в кошмарный сон после смерти Джастина, а теперь очнулась.
– Герман, ты вспомнил что-то важное?
– Нет… Просто совпадение.
– Какое? Это может оказаться важным?
Важнее этого ничего нет и не может быть. Для него… Не для дела и не для графини Савиньяк, к которой кому-то придется ехать…
– Герман, что ты вспомнил?
– Мы сейчас говорим о другом!
– Мы говорим обо всем, что так или иначе связано с Изломом. Если тебе в голову что-то пришло, не держи это при себе.
Пришло. Собственное счастье и вставшая на пороге беда. Не будь Эмиля с его страхами, Жермон не стал бы скрытничать, но зачем каркать второй раз? Если что-то можно сделать, Ойген это сделает, да и сам Лионель не ягненок и не дурак. Он будет драться за свою жизнь, потому что она слишком нужна.
– Герман, ты так и не ответил.
– Подумалось, что меня лишили наследства и вышвырнули вон, как и наследника Гайярэ. Словно круг замкнули.
– В самом деле. Я на это внимания не обратил, а ты, Лионель?
– Это может оказаться еще любопытней, если знать одно обстоятельство, но о нем не сейчас. – Савиньяк медленно повернул голову. – Я, вспомнив про Гайярэ, увел разговор в сторону. Вернемся к встрече у городских ворот: она не могла быть случайной, так что же нас объединяет? Полковник Придд, хотелось бы знать ваше мнение.
Валентин зачем-то встал и, придерживая шпагу, вышел из-за стола.
– Господин Савиньяк, я не могу сосредоточиться на разговоре, потому что последние несколько минут думаю только о вас. Прошу меня простить, но как вы себя чувствуете?
– Скверно, – негромко признался Проэмперадор. – Но это поправимо.
– Ли! – завопил Арно, что-то опрокидывая. – Ли!!! Кляча твоя несусветная, что…
– Теньент, – Лионель слегка повысил голос, – стоять! Валентин, вы сможете перетянуть мне руку? Жгут у меня есть.
– Да, господин Проэмперадор.
– Ли!!! – Арно послушался и замер, Эмиль не собирался. – Придуши тебя Леворукий, что ты затеял?!
– Нужно было проверить, действительно ли мы связаны, и если да, то насколько. – Савиньяк слегка повернулся и принялся закатывать левый рукав. – Ми, будь так любезен, сядь… Озарения в фехтовании и сегодняшнего желания ускакать в закат мне для выводов не хватало. Если нас связывает кровь, которой мы имеем право клясться – а это первое, что приходит на ум, – то оставалось эту кровь в достаточном количестве пролить.
– Скотина!
– Так было нужно. Господа, между прочим, мой брат целый вечер собирается выпить за герцога Алва. Почему бы нам это не сделать? Рокэ родился именно сейчас.
– Достойный повод, – веско сказал бергер, – и мы несомненно выпьем, но в твое вино, Лионель, нужно немедленно положить мед. Для восполнения кровопотери.
4
Знаменитая «кровь» была кислой и при этом горчила. Алатка недолюбливала чужие вина, но пила, слушая сразу кагетку и гитару. Как ни странно, Валме с этими конными справлялся – они ехали с перевала и тащили с собой ночь. Вот эту самую, осеннюю. Ночь – и с ней вместе что-то еще, трудноуловимое и очень важное. Дышащий пол мешал сосредоточиться, алатка зажмурилась и тут же увидела одинокую ногу. Та исхитрилась украситься бумажной хризантемой и порывалась плясать. Принцесса торопливо распахнула глаза – пол дышал, гитара пугала, Этери гладила полыхающую ройю.
– А ведь твоего отца, – на всякий случай напомнила Матильда, – убил Алва.
– Убил, – согласилась кагетка. – А Баата – братьев. Это не мешает ни мне, ни ему, а кровь отца не дороже. Алва сделал хуже: он отдал меня бакранам, но Ворон меня не видел, а отец отдавал всем… Всем!
– Ты это уже говорила.
– Вы напомнили о казаре, моя память о нем – это память о торге!
Четверо конных, вконец истоптав душу, убрались, и вечер заполнило что-то немыслимое, чистое, как вода с гор, как юность и надежда, но не сахарная, не слепая, не пугливая, а способная взглянуть хоть бы и на солнце.
– Опять бакранское, – объяснила Этери, – но кто поет, не знаю. Вам налить?
Кувшин показал дно, Этери его оттолкнула, сбив на пол блюдо с фруктами. Желтые, синие, рыжие шары и шарики раскатились по сопящему полу, причем самые дошлые устроились в лужице мансая.
– Вот возьму и соберу! – прервала жуткий разговор Матильда и кое-как встала. Пол не проснулся, стоять на мерно колыхающихся плитах было трудно. Женщина покачнулась, села рядом с лужей и лишь потом сообразила, что, собрав мокрые сливы и персики в подол, пропахнет мансаем. Потом доказывай, что она помогала подвыпившей Этери, а не сама спьяну облилась. Это вдовица Ракан могла творить что хотела, а супруге кардинала надо выглядеть прилично, хотя бы при союзных казарах. Ругнувшись, женщина попробовала подняться. С первого раза не вышло – нужно было опереться руками, а в них были сливы.
– Позвольте вам помочь.
Это был он! Жеребец с галереи. Маску и приятеля он где-то потерял, и алатка увидела, что у него лиловые глаза. Будь они синими, мерзавец походил бы на Алву, каким тот был лет десять назад.
– А где второй? Белый? – вопросила принцесса и высыпала фрукты назад в разлитый мансай. – Ты-то – черный…
– Я бываю и белым, и черным.
За спиной ахнула Этери, но жеребец имел обыкновение доводить начатое до конца. Умело подняв Матильду с не унимающегося пола, он взгромоздил свою ношу на подушки, подобрал самые заметные из раскатившихся фруктов и только после этого обернулся к кагетке.
– Прошу извинить мое вторжение, Этери. В Хандаве легко заблудиться.
– Вы… – простонала дочь убиенного казара. – А… мы… Мы пьем за вас!
