– У нас тоже резали! – крикнула вслед Этери алатка. – Не из-за замков, правда. Я не я буду, если наш с Альбертом дядька сам в Рассвет ускакал!
Кагетка не отвечала, и Матильда разжала ладонь. На ней мерцала все та же проклятущая звезда.
– Спятила?! – вопросила ее высочество.
Темнота промолчала, только вновь полилось вино. Валме заткнулся, но песни продолжались: красивый мужской голос выводил что-то нежное, гордое и при этом призывное. Матильда вздохнула и начала вставать. Настырное покрывало путало ноги, куда-то сбежала одна туфля, а пол вздумал дышать и пускать пузыри. Наверняка имбирные. Женщина ухватилась за какую-то штуковину, понимая, что опускаться на четвереньки и ловить вторую туфлю нельзя, поскольку будет не встать. Самым простым было снова лечь, тогда и искать ничего не надо, и поганых пузырей видно не будет, но Матильда Алати не забыла, как запиралась в спальне и пила, запивая взятое с бою счастье. К ней никто не приходил, дайты и то не было – Анэсти собак не любил. Он вообще никого толком не любил, даже себя!
Матильда отшвырнула единственную туфлю и, старательно прощупывая ногой предательский пол, двинулась на звук. Невидимый бархат провел по физиономии мягкой лапой, алатка рванула ткань на себя, открылся просвет. Этери с бокалом в руке сидела у стола, и глаза у нее были как у Мупы, которую не взяли на улицу.
– Ну?! – рявкнула кардинальская супруга, стараясь не погладить бакранскую наследницу по головке, до безобразия молодой. – Что за фортели?! Сказано ж было не снимать!
– Кем? – Лисонька опорожнила бокал. Вкуса она явно не чувствовала. – Он не оставлял мне ройи. Это ваш камень! Вы меня жалеете, а он мне ничего не дарил, только песни, и то всем сразу… Но поцеловать хотел…
– Да уж! – удостоверила Матильда, высматривая второй бокал. – От вас обоих искры летели…
– Искр мало, если нету трута… У него нет детей, я рада! Я не могла бы… Видеть и знать, что они не от меня. Лучше я буду носить ожерелье из косточек абехо… Ройя в хабле – это ужасно! Но сегодня я ее надела… Вы же видели?
– Я ее и сейчас вижу. – Бокал был совсем под носом, туфля, надо думать, тоже, но сейчас она далеко. Они обе далеко… – А ну, надевай! Опять под замо́к захотела?! И вообще… Премудрая с подданными знают, что ты должна ее носить… Против Бакры не попрешь, особенно здесь. Это я могла в Агарисе дурить, как хотела. Потому что даром никому не нужна была… Как вдова Ракана, так-то меня кто только не хотел!
– Я не буду носить этот камень! – Шепот тоже может быть громче крика. – Камень Катарины Ариго. Я – не Катарина!
– Это точно! – отрезала так и не повидавшая талигойскую королеву Матильда. – Катарина королевское с бабским не путала. Эта ройя для твоих бакранов поважней любой короны, пока она на тебе, ты любую премудрую оборвешь. А выкобениваться будешь, когда сбежишь со смазливым дурнем!
– Я не сбегу, – пообещала кагетка и вновь потянулась к кувшину. – Я никогда столько не пила, но почему?! Почему жизнь швыряет нам лишь то, что нам не нужно? За что?!
Матильда не знала и поэтому просто протянула бокал.
Глава 12
Талиг. Акона
Бакрия. Хандава
400 год К. С. Ночь с 6-го на 7-й день Осенних Волн
1
Отряд – до двух десятков едущих строем всадников – обнаружили «фульгаты». Кто в уже не багровой темноте направлялся к тому же перекрестку, что и Проэмперадор, с ходу было не разобрать, и «закатные кошки» стремительно выдвинулись к зачеркнувшему звезды обелиску. Савиньяк предоставил охране заниматься своим делом, хотя ночной отряд и вызывал любопытство. Значительная персона с эскортом предпочла бы тракт, а банд в окрестностях Аконы поубавилось, те же, что еще оставались, держались подальше от города. Конечно, на грех мастера нет, но Лионель подвоха не ждал. В отличие от окончательно взъерошившегося Эмиля.
– Лучше повернуть, – шипел не боявшийся никого и ничего кавалерист. – Да и к твоим бергерам через Ноймарские ворота ближе.
– Не люблю поворачивать, – отмахнулся Ли. На это Эмиль мог напомнить про марш от Гемутлих. Не напомнил, только придвинулся так, чтобы оказаться между перекрестком и братом.
– Ты явно не Хайнрих, – заметил прикрытый маршальской грудью Проэмперадор. – Даже после булочек со сливками.
– Вообще-то, – огрызнулся Эмиль, – убить тебя так и тянет. Но будь я проклят, если позволю это какой-нибудь скотине!
– Скотине, особенно «какой-нибудь», позволять нельзя ничего. – Грато спокоен, деревья и столб на перекрестке – тем более. Очень тихая ночь… – Ты так убежден, что меня надо спасать?
– Заткнись!
А он на взводе… Спорная все же вещь предчувствия – и строптивая: не поймешь, ни с чего появляются, ни почему пропадают, а сбывается один страх из дюжины. Именно его и помнят.
– Ты раньше что-то похожее чувствовал, или я у тебя первый?
– Завтра наденешь кирасу!
– Нет, полный доспех. И свалюсь в Вибору.
Конец несмешным шуткам положил Уилер. Оказалось, что по темным проселкам разъезжают бергеры во главе с самим Райнштайнером, а компанию барону составляет генерал Ариго.
– Доброй ночи, – поздоровался пятью минутами спустя Ли. – Вас посетило предчувствие?
– Нет, я всего лишь удержал Германа от опрометчивого поступка. – Ночной Ойген был столь же невозмутим и обстоятелен, как дневной. – Его посетило странное желание ускакать в сегодняшний закат, но как военный комендант Аконы я не мог выпустить лучшего генерала Западной армии из города без должной охраны, а как друг дома был вынужден позаботиться об излишне ретивом молодожене. Ты задал необычный вопрос, Лионель. За ним что-то стоит?
– Да. Мы тоже любовались на закат, а потом решили навестить тебя.
– В таком случае, – вмешался опрометчивый Ариго, – почему бы нам заодно не поужинать?
– Это будет почти завтрак, – уточнил барон, – но на моей квартире есть все необходимое.
– Едем, – решил за себя и брата Ли. – Заодно по дороге уладим некоторые дела. У Эмиля возникли дурные предчувствия на мой счет. Если они обоснованны, я должен принять меры, и первая из них – немедленный разговор с тобой.
– Благодарю за столь высокую оценку моей персоны. – Бергер был прекрасен и полностью оправдывал возложенные на него надежды. – Я могу узнать, на чем упомянутые предчувствия основаны?
– Ни на чем вразумительном. Эмилю кажется, что он меня вот-вот потеряет.
– Я думаю…
– Сейчас речь не обо мне. Ойген, ты как-то рассказал нам случай со старым вишневым вином и отравленной свадьбой.
– Он произвел на меня неизгладимое впечатление. Более того, я поддался слабости, которую до сих пор так и не смог побороть. Я не в состоянии получать удовольствие от наливок, хотя понимаю, что яд находится внутри вишневых косточек, для разрушения которых нужны годы. Это имеет отношение к предчувствию маршала Лэкдеми?
