– Вы чем-то расстроены?
– Твою кавалерию, нет!
Чужие бокалы бить нехорошо, и Матильда удержалась, просто допила до дна и поставила на широченный подлокотник.
– Простите, – извинилась Этери. – Наверное, это тени от факелов, они так меняют выражение лица. Нам пора вернуться; я отозвала вас, чтобы поблагодарить.
– За фитюльку, что ли? – фыркнула ее высочество. – Я-то здесь при чем? Алва велел подарить, когда это будет уместно, но уместнее уже не будет.
Вранье, оно такое! Начнешь – не остановишься, закружит и понесет назло хоть бы и жадности! Ничего Алва не передавал, удрал, даже не подумав проститься, а женщине и нужно-то всего ничего! Намек на то, что, ляг карты иначе, случилась бы любовь, да не простая, а сказочная. Чтоб годами видеть лишь друг друга, да еще как в первый и последний раз. Кэналлийской скотине только и надо было задержать руку в руке, поклониться и быстро выйти…
– Любишь? – внезапно спросила Матильда. – Я пьяна, утром все забуду и вообще уеду… Надо бы завтра, да не выйдет, после мансая в седло лезть только Балинт мог. Плесни еще… У тебя здесь полно, а хуже не будет.
– Я тоже… выпью.
Стройная тень, причудливо изломавшись, качнулась к столику с кувшином. Матильда задрала голову и увидела звезду. Не такую яркую, как ройя, но тоже ничего. За столом пели что-то странное, надо думать – бакранское, кагеты поют иначе. А муженек мог бы и подойти. И вообще взял бы на руки и унес домой… То есть в спальню унес бы, хотя где ему такую тушу через весь замок переть, да еще по лестницам! Выронит, никакой казарской беседки не понадобится.
– Возьмите. – Этери протянула бокал. – Вы в самом деле хотите, чтобы я рассказала? Зачем?
– Надо! – отрезала Матильда, напрочь забывшая, о чем спрашивала. Вот плод абехо она помнила. Амулет из фруктовых косточек, это ж надо до такого додуматься!
– Я не знаю…
– Лукавишь, лисонька, – вслепую ткнула алатка, – все ты знаешь.
– Не все. – А глазки-то у скромницы блестят, и она тоже пьет. Понемногу, зато все время. – Я хотела, чтобы он меня целовал… И большего тоже хотела. И хочу. Но в Закат я не пойду ни за кем, я даже голодать откажусь, а если бежать, то не в пустыню, а во дворец. Это не та любовь, о которой поют, и не та, которой любили вы… Вы могли стать королевой Гаунау, а стали…
– Старой дурой! Хотя нет, сейчас я почти не дура, а вот смолоду… Да и тебе не шестнадцать, поумнела уже.
– Мы рано умнели… Нас было много, но отец хотел, чтобы остался один, так и вышло. Это о братьях, а я… Меня предлагали многим.
– А внуку… Альдо тебя не обещали?
– Отец не искал союза с Раканами; он велел, и я выучила алатский. Теперь я знаю еще и бакранский, а бакраны – это Талиг. По крайней мере, сейчас.
– Сейчас праздник, – напомнила Матильда. – О, гитара! Жаль, что подделка… Валме не кэналлиец и никогда не станет, мы – те, кем родились… Тьфу, родимся-то мы как попало, главное – где растем!.. Я через костры сигала, от скрипок дурела и парней целовала, такой и помру.
– У меня не было костров. – Этери накрыла ладонью красную звездочку, а струны опять звякнули. Так и есть, романсишко! – Вы увидите регента?
– Вряд ли скоро. Он воевать сбежал, а войны́ больше на севере.
3
Над лесом полыхало так, будто горели сразу Оллария, Эйнрехт и Паона. Небесное неистовство будоражило, вызывая еретическое желание все бросить и умчаться в обезумевший закат; чувство было странным и столь сильным, что Лионель натянул поводья, заставляя Грато перейти с кентера на шаг. Соберано Алваро любил повторять, что сдерживать мориска легче, чем себя. Он вряд ли думал, что первое может стать вторым.
– Что случилось?
Эмиль тоже осадил своего каурого. Брат часто меняет лошадей, еще чаще – женщин, и никогда – друзей.
– Ничего, – отоврался Ли, встречая встревоженный взгляд. – Красиво.
– Не сказал бы, особенно после пожара в Сэ… Слушай, раз уж выбрались, давай тряхнем стариной, и учти – я тебя обгоню.
– Учел. – Лионель завернул коня, оставляя манящее пламя за спиной. – Проигрывать ты не любишь, так что скачки не будет.
– Понятно. – Брат неторопливо расстегнул ольстру. – Мы приманиваем очередных бесноватых, их родственниц и любовниц, а ты, как всегда, врешь. «Проехаться», «глотнуть ветра»… Тебе не ветер нужен, а очередной мешок с пылью.
– Пожалуй, если это пыль веков. – Непонятное стремление все еще не отпускало. В Гаунау было иначе, так что это не землетрясение… хотя Придда прежде никогда не тряслась. – Пистолеты можешь убрать, нас никто не ждет.
– Зато меня ждут в Фельпе, а я тут с вами почти забыл, что женюсь.
– С нами?
Болтовня отвлекает, хоть и не до конца. Странное чувство, будто у порога куртизанки стоишь или смотришь на бокал… Еще не наслаждение и уже грех, как сказал бы какой-нибудь ханжа. Тот грех, который делает жизнь – жизнью, а человека – человеком.
– Ты со своим бароном не люди, а ушаты холодной воды, – укорил братец. – Любое чувство если не зальете, то разъясните, а это еще хуже… Я ведь из-за Франчески чуть не опоздал к Аконе, а теперь письма́ написать не могу.
– Это не из-за Райнштайнера, а из-за сливок… Булочки со сливками несовместимы с любовной перепиской. Особенно на ночь.
– В этом что-то есть, – признал озадаченный жених, хотя за невесту Савиньяк тоже не поручился бы. Урожденная Гампана подумает-подумает – и предпочтет фельпские интриги талигойским ласкам. У матери политика тоже в крови, но она слишком любила и угодила в свою любовь совсем юной. Незнакомая пока Франческа первую любовь похоронила, а будет ли вторая столь же безоглядной?
– Стань я бергером, я тебе сказал бы, что в этом есть весь ты, но на талиг подобная фраза звучит слишком коряво.
– Мать пишет, – рассеянно сообщил Эмиль, – что кардинал против нашего брака не возражал. Странное дело, в Фельпе я о такой чепухе не задумывался…
– Ты и здесь не задумывался, это матери в голову пришло.
Отвечать Эмиль не собирался, как и убирать пистолет. На звук брат бил отлично, уступая разве что Рокэ. Ли в стрельбе отставал от обоих, хоть и не сильно… Лет до двадцати они с братом шли голова в голову, а Рокэ на полкорпуса впереди. И они всегда веселились – до бойни на Винной и убийства отца это было нетрудно.
– А помнишь, – негромко окликнул Лионель, – какими хорошими мы были? Вроде твоего адъютанта, только читали меньше, а дрались больше.
– Рафле надо было убить самим.
– Кто-то спорит? Будь я в те поры поподлей, дуэль кузену не светила бы. Ни с Росио, ни тем более с Отто. Он, кстати, отпросился у маркграфа и едет к дяде.
– Не знал.
Эмиль о чем-то сосредоточенно размышлял, и вряд ли о племяннике фок Варзов. Вокруг шумели несгоревшие в закате деревья, и прямо над дорогой дрожала звезда. Не Фульгат и не Ретаннэ. Ретаннэ зовет вперед, в неизвестность, а они возвращаются в город. По собственным следам.
