В том, что без девчонки стало тоскливо до невозможности, Карло себе признался, лишь объявив о поездке. И наутро выехал. Разумеется, приняв меры предосторожности – мало ли что придет в голову грабителям или… разобиженному на весь свет легату? Пара эскадронов сделают юношу разумнее, да и местным вид проходящей конницы полезен.
Конница проходила бодро, вокруг не менее бодро рыскали разъезды, а Фурис, прихваченный по причине невозмутимости и достойного лучшего из чинуш крючкотворства, допекал командира кавалеристов. Теперь уже доверенный куратор походной канцелярии и начальник штаба корпуса, он двадцать раз на дню напоминал, что следует «вести тщательный поиск по ходу отряда», то есть сворачивать на все проселки и заглядывать во все колодцы. Вот один из разъездов и заглянул…
Самого Карло смотреть на мертвецов никто не заставлял, но он все-таки поехал, в первую очередь из-за Фуриса. На марше доверенный куратор был хорош, в бумагомарании – прекрасен, но с убитыми имел дело лишь однажды, а осмотреть «место происшествия» пожелал. И осмотрел.
– Сударь, – окликнул Капрас, – вы не голодны?
Еще одной особенностью канцеляриста было тщательнейшее сокрытие голода, жажды, желания спать, зубной боли – словом, всего того, что отличает человека от небожителя или полена. Однако подобные потребности начальства зануда учитывал.
– Разъезд, проводивший поиск в южном направлении, обнаружил постоялый двор, производящий благоприятное впечатление.
– Ну и отлично…
Увитый жимолостью домик благоприятное впечатление в самом деле производил; при виде него так и тянуло спешиться, спросить лучшего вина и лучшую комнату. Гирени пришла бы в восторг… Ничего, в Мирикии не только пушки льют, там еще плетут кружева. То есть не в самой Мирикии, поблизости, но продают-то наверняка в городе – не все же увозят перекупщики, да и вряд ли в Паоне сейчас спрос на кружево.
Внутри трактир был еще симпатичней, чем снаружи, и гостям в нем чистосердечно обрадовались. Хозяин, не переставая болтать, бросился накрывать на стол и тут же крупно удивил – по его словам, ни банд, ни обозов с утра в нужную сторону не проходило.
– То, что вокруг неспокойно, все знают, – разглагольствовал трактирщик, расставляя горшочки с разноцветными подливами, – но в нашей округе пока тихо было. До сегодняшнего дня, прими Создатель их души… Вот ведь не зря моей хозяйке ночью сова послышалась. Отродясь у нас никаких сов не водилось, а сегодня ухала, как нанятая… А в Белой Усадьбе и вовсе дело было… Мне тамошний парень, что дыни привозит, хорошие у них дыни… Так вот, Апо этот мне рассказал. Двухголовый жеребенок у них на конюшнях родился, да еще и пегий! Прирезать бы да сжечь, а хозяин не велит! Говорит, к удаче… Где ж такое видано, чтоб урод двуглавый удачу принес? Только странный он там, хозяин-то. Прежде ничего был, а как жену с новорожденным схоронил, заговариваться стал. Создателя ругает… Дескать, будь у того совесть, те, кто любит, в один день умирали бы… А еще будто бы…
– Постой-ка, – перебил Капрас. – Эта Белая Усадьба далеко?
– Да как сказать… На своих двоих далековато, а на четырех – за полдня спокойно доберетесь. Если напрямик.
– Агас, – велел Капрас, поняв, что разбойникам отнюдь не требовалось разъезжать по тракту, – отправь-ка туда разъезд потолковей. Чтобы прежде времени не спугнули.
3
Хогберд до Матильды таки добрался. Женщина пряталась от пакостника в супружеской спальне, в мыльне и даже в храме, однако удрать от неизбежности еще не удавалось никому.
– Хватит дурить, неразумная, – объявил Бонифаций после дневной трапезы. – Гад сей выслужиться жаждет, ну так яви если не милосердие, то корысть. Все одно зачтется, ибо на пользу делу и во вред ереси.
– Ладно, – поморщилась принцесса, – но если пользы не будет…
– Рыбке отдадим, – пообещал супруг, – только не дождешься ты того. Знал бы твой боров мало, уже б в болоте засмертном по шею сидел, задом пиявиц кормя, а носом – комаров.
– Хорошо бы, – мечтательно протянула алатка, которой подобная кара показалась самой что ни на есть для Хогберда подходящей. – Только не знает он ни змея. Именно потому, что жив.
– Всякие знания есть, – супруг остервенело почесал нос, словно в него уже впился загробный комар, – одни в гроб толкают, другие из оного тянут. Ступай и разведай, а пистолеты у меня пока побудут.
– Сама же их отдала, – напомнила алатка. – Кто ж борова из морисских пистолетов бьет? Метлой бы его или лопатой.
– Не время нынче для бития. Хогберд нам ручным нужен и для дела. Дабы, в Гайифу возвернувшись, кое за чем приглядывал, а для того должен хитрован увериться, что если не в Талиге, то в Кагете ждет его домик с садиком да пенсион.
– Пусть лучше его Валме купит, – предложила Матильда. – Дело как раз по нему!
– Вьюнош сей без нас знает, что ему покупать и когда. Был бы нужен боров, купил бы борова, а он его тебе привез. Может, пойдешь уже? А как вернешься, мы… делами богоугодными призаймемся?
– Как вернусь – выпью, – пригрозила принцесса, но встала. Дом, где устроились они с Бонифацием, принадлежал гоганскому негоцианту. Пускать иноверцев в монастырские стены было бы для монахов слишком, но и торговлей поступиться святые отцы не могли. В итоге какой-то достославный возжаждал горного воздуха и отстроился возле самой обители! Разумеется, он ничего не покупал, ничего не продавал, а путешествующих соплеменников пускал исключительно из человеколюбия, в котором не уступал благочестивым соседям. Принять гостей самого казара гоган счел за величайшую честь, Бонифаций же свою нелюбовь к еретикам на иноверцев не распространял, так что довольны были все.
Молчаливый рыженький юноша, чем-то напоминавший брошенную в Алате Мэллицу, провел гостью во внутренний двор, где журчал фонтанчик и сидел Хогберд, при виде принцессы оторвавший от мраморной скамьи отнюдь не усохший зад. Без бороды поганец выглядел чуть младше и намного противней, а может, Матильда от него просто отвыкла. Предложи женщине кто-нибудь выбор – руку Хогберду для поцелуя или жабу за шиворот, у барона не осталось бы ни единого шанса, но жабу не предлагали. Матильда осклабилась и сунула барону лапу.
– Вы помолодели, – прошипела она. – Я с трудом вас узнала…
– Вы сняли эти слова с моего языка, – пропел поганец. – Ах, ваше высочество… Вы не возражаете, если я буду называть вас по-прежнему?
– Отнюдь нет! Мезальянс закрепляет за особой королевской крови девический титул. – Вот тебе, покойный Анэсти, вот вам всем, проглоты агарисские! – Я родилась принцессой Алати, я ею и умру.
– Это мудрое правило, – ничуть не смутился Хогберд. Еще бы, боров теперь был не бородатым талигойцем, но бритым гайифцем. – Но как же я счастлив…
О великом счастье пришлось слушать внимательно. Некогда Матильда уже прохлопала несомые потоком баронского красноречия важные вещи. На сей раз Хогберд расписывал свои неиссякаемые, но исключительно целомудренные чувства и благодарил Создателя и всех святых за чудесное спасение прекрасной принцессы и еще более чудесное ее появление здесь, на краю земли, среди монахов и козлов. Минут через десять стало ясно, что по делу барон первым не заговорит. Алатка собралась с духом и перевела взгляд с гревшейся на солнце очень приятной ящерицы на собеседника.
