Прозвучало глупо, словно он ради фаянсовых горшков в город рвется. Иван хотел растолковать свою мысль, но только пуще запутался.
– Я хочу каблуками модных ботинок стучать по асфальту, подниматься по лестницам, ездить в лифтах, носить рубашку с галстуком… Тьфу ты, все не то! Театры, музеи… Сдались они мне! Дед! Я видел большие города, чистенькую Европу. Я не желаю, как мать с отцом, как ты, свою жизнь… Ну, прости!
– Нормально. Только я не понял, ты какую специальность выбрал?
– Обычную, инженера, как все, со специализацией только не определился. Но при всех условиях сдавать математику и физику плюс сочинение по литературе. Дед, что мне с Катей делать?
– Драпать. Иного спасенья нет. Либо обженят, либо девку запозоришь. Они же, бабы в основном, считают, что плохая женитьба лучше хорошего холостячества. Стерпится – слюбится. А что жизнь человека, судьба мужика или бабы, в тошноту превращается, во внимание не берется. Так многие женились и замуж выходили. Иван Майданцев не особеннее других.
Через две недели после этого разговора Иван встречал в Омском аэропорту трех ленинградских девушек. Вызывающе одетых, то есть раздетых, с жестами-манерами вычурными. А уж языки у них! Можно вместо бритвы использовать. Если бы не суровые тренировки снайперской выдержки и хладнокровия, Ивану пришлось бы туго. Так ведь и пришлось! И не сдюжил, допустил аварию. Или все-таки причина была в том, что одной из трех девушек была Таня? Он ее увидел, встретился глазами, и сердце перестало подчиняться. Хотя прежде Иван сей орган контролировал отлично: нажимал на спусковой крючок в доли секунды между ударами. Иван не влюбился с первого взгляда, просто сердце задурило.
Клад (Продолжение)
Их ждали, волновались, готовились, сделали большую уборку в избе и во дворе, наготовили еды. Но компания, которая вылезла из «козлика» и вошла в дом, привела в оторопь.
Иван. Глаз подбит, заплыл синячищем, бровь лейкопластырем заклеена. Парень в штанах, но без рубахи, не гол – весь перебинтован. Девушки. Конечно, в селе любят фигурное катание, как и вся страна, прилипают к телевизорам и болеют за наших спортсменов. Но кто ж в костюмах для фигурного катания по улицам ходит? «Фигуристки» были грязны, поцарапаны, утыканные комариными укусами, чесались, как вшивые.
– Таня, Соня, Маня, – представил Иван девушек. – Моя мама Галина Степановна, отец Сергей Максимович, бабушка Акулина и дедушка Максим. – Иван кашлянул, как бы призывая родных выйти из немого ступора, и добавил: – Прошу любить и жаловать.
Поскольку хозяева хранили странное молчание, Сонятаняманя включили свое трехголосое радио. Причем Соня и Маня, уже имевшие опыт общения (в коридоре фельдшерско-акушерского пункта) с местным пиплом, отдувались первыми, Таня подключилась в середине радиопостановки.
– Приятно познакомиться!
– Извините, что мы в таком виде!
– Мы поражены вашей изумительной природой.
– Истинно сибирской.
– Включая комаров.
– Вы не волнуйтесь: у Ивана вывих плеча вправлен и сломалось только два ребра.
– Потому что мы попали в аварию.
– Жить без приключений нам никак нельзя.
– Бама… в смысле бабушка Марфа, передает вам большой привет.
– Также гостинцы, которые в чемодане.
– Можно, мы помоемся? – пропищала Маня, сообразившая, что их выступление вгоняет публику в еще большее недоумение.
– Где-нибудь? – молитвенно сложила руки Соня.
– Ну и девки! – расхохотался дед Максим, тряся плечами и прикуривая папиросу.
На памяти Ивана дед так щедро, просто и открыто никогда не смеялся.
– Конечно! – встрепенулась мама Ивана. – Добро пожаловать! Пойдемте, касаточки, я вас до бани провожу.
У них безвозвратно сгинули замечательные комбинашки, но имелись халататики – фривольные, Соней сшитые, едва прикрывающие попы.
Галина Степановна, придя их встречать после бани, с сердечной жалостью предложила:
– Давайте я вам принесу нижние рубахи?
– В каком смысле «нижние»? – спросила Маня и заработала тычок от Тани.
– Мы были бы очень признательны, – сказала Таня и лягнула Соню.
– Большое спасибо! – проблеяла Соня. – Вы очень любезны.
Они сидели за столом, ужинали, в обалденных костюмах – как для свиты Ведьмы в исполнении Наталии Варлей из фильма «Вий». Белые балахоны с завязками на шее, подсыхающие волосы распущены – пугайся не хочу. Пугаться у зрителей вряд ли получилось бы, потому что у ведьмочек был завидный аппетит. Кто жадно ест, напугать не способен.
– Очень вкусно! – говорила Таня маме Ивана, менявшей блюда.
– Я думала, бабушку Марфу переплюнуть невозможно, – обгладывала бараньи ребрышки Маня. – Бама оторвалась от корней.
– У меня генетическая склонность к полноте, – с набитым ртом говорила Соня. – Мне необходима диета. Уберите эти шанежки! Куда вы их уносите? Я еще парочку возьму.
Дед Максим курил и смотрел на Таню. Не таясь. Он старый, ему можно таращиться, ему везет. Иван изредка на Таню посматривал, обводя взглядом присутствующих, как бы проверяя диспозицию. Отец давно ушел спать, ему с рассветом на работу. Мама хлопотала, сновала из кути к столу, от стола к кути. Дед Максим на Таню любовался. Бабка Акулина – груда жира с клокочущей злостью – это проблема. Молчит, за весь вечер слова не молвила. Она должна быть в центре внимания, все обязаны слушать про ее болезни и ударные успехи на посту председателя колхоза. Копит гной. Когда выплеснет, испугает, отравит этих смешных девчонок.
– Извините, – Таня повернулась к деду Максиму, – вы на меня так смотрите. Почему?
Она спросила без кокетства, с детским недоумением.
– Любуюсь. Очень ты на свою бабушку похожа. На Нюраню.
Между Таней и дедом Максимом сидела бабка Акулина и все прекрасно слышала.
Иван поднялся, обошел стол. У бабки Акулины ноздри напряглись и щеки задергались: сейчас хавло раскроет.
– Бабуль, – обнял ее со спины Иван и наклонился к уху. – Ты ж помнишь? Я тебя давно, мальцом, предупреждал! Не надо сейчас выступлений. Будет завтра и послезавтра. Ишши момент. Я тебя в глубине души очень люблю. Особенно за финские лыжи. А подаришь мне фирменные джинсы? Брюки такие. Они у омской фарцы, у спекулянтов, сто двадцать рублей стоят.
– Скока-скока? – задохнулась бабка Акулина, повернулась и уставилась на Ивана. – У меня пенсия тридцать пять рублей.
– За любовь надо платить, – поцеловал ее в макушку Иван. – Наличными.
Вечер не будет испорчен. У бабки Акулины от возмущения нынешними ценами желчь свернулась.
Девушкам выделили самую большую кровать – семейную, отца и матери, которые перебрались в присенную комнату, еще два дня назад – кладовку, спешно разобранную. Девушки, конечно, не оценили жертвы. Они понятия не имели, что муж и жена свою постель не уступают никогда, даже архиерею. Дед Максим, распоряжавшийся, был главнее всех иерархов церкви.
