– Бама, выпей валерьянки! – уговаривала Таня. – Хоть раз в жизни!
– Дык разе я плачу? – вытерла щеки бабушка. – А от радости и не зазорно. Значит-ца Анфиса Ивановна… Моя свекровь. Такая женщина! Скольких в жизни встречала, а никто близко не приблизится. Ума – палата. Маня, где там твоя математика, хотя, по сути, Василий да ты – от Анфисы Ивановны гренов получили.
– Генов, – поправила Маня. – Неважно, рассказывай дальше. Тебя свекровь любила?
– Она никого не любила. Но в то же время как бы и всех… Я ее страшно боялась.
– ТЫ? – хором не поверили внучки. – БОЯЛАСЬ?
– До дро́жи, – кивнула Бама. – Потом уж никого не боялась, потому что никто сровница с Анфисой Ивановной не мог. Как вам, внученьки, передать ее образ? Не способна я. Да и главное сейчас другое. Время было смутное, год двадцать восьмой или двадцать девятый, раскулачивание, коллективизация. Анфиса Ивановна – хозяйка крепкая, единоличная, как помещица, она бы ни в какие коммуны не пошла под страхом смерти, под проклятия своего любимого сына Степана… Его она любила… да… неистово. Потому и ругались они бешено. Степан тоже… Второго такого настоящего коммуниста, доброго, сильного, справедливого… Да что уж теперь вспоминать. Степан и Парася – родители Васятки, Егора и Аннушки, ныне матери Елены. Анфиса Ивановна в революцию, колчаковщину и прочую смуту добро сохранила, спрятала, уберегла. А потом сумела обратить его в золото и серебро. Во что-то маленьких размеров, так мы с Парасей понимали. И зарыла клад. Про него все знали, кто в нашем семействе пребывал: свекор Еремей Николаевич, работники Федот и Аким, сыны Анфисы Петр и Степан, мы, их жены, Нюраня, тогда девушка молодая, доктор Василий Кузьмич. Раскулачивать Медведевых лично Данилка Сорока явился – змий, вечные ему муки в аду! Анфиса Ивановна на крыльцо вышла и сказала людям в том смысле, что если они в душе рабы, то с ними как с рабами и обходиться будут. Потом она дом подожгла и сама сгорела. Но клад так и не нашли. И уж мы думали, что и не было никакого клада, насочиняли. А вот теперь! Максим Майданцев, который с Нюраней… – Бама запнулась, посмотрела на внучек как на несмышленышей, которым еще рано про взрослые чувства рассказывать.
– Бама, – лбом в плечо боднула ее Таня, – колись. У бабушки Нюрани с Максимом Майданцевым была любовь?
– Была. Така любовь, что грязными руками и языками – не трожь! От такой любви песни появляются. Чистая, безысходная, взаимная.
– А моя мама случайно…
– Нет! – отрезала Бама. – Твоя мама Клара – от законного мужа Нюрани Емельяна. Радуйся, что сибирская кровь пересилила кровь этого предателя.
– Что же с кладом? – спросила Маня.
– Он раскопался, нашелся? – не терпелось Соне.
– Максим Майданцев случайно раскопал, – кивнула Бама. – Говорит – сундук. Максимке-то Нюраня тогда еще про мамин клад рассказала. Максимка человек порядочный, хочет сундук законным наследникам передать. Стало быть, вам.
Неделю назад, когда выяснилось, что никто из мужчин на юг внучек сопровождать не может, бабушка – «через мой труп» – уперлась. И на хитрый прием, мол, это нужно Тане – сменить обстановку, пережить провал, подготовиться к грядущим испытаниям, – Бама заявила: «Тогда я поеду с вами, коль невтерпеж».
Хорошенькая перспектива! Бабушка, которая терпеть не может путешествий, которая признает единственный маршрут – на дачу, и готовится к весеннему переезду за полгода, упаковывая бесчисленные коробки-сумки-банки-сундуки. Бабушка, у которой на даче выводок своих и чужих внуков, на плите готовится еда для эскадрона гусар летучих и гусар на постое, варится варенье, сушатся грибы, стирается белье, подходит тесто, требуют подвязки помидоры и прополки укроп. Бабушка все бросает и едет с ними на юг! С вечным беспокойством о самочувствии дедушки, с временно-перманентными тревогами о чьих-то родах, здоровье младенцев и наличии молока у рожениц. Будет сидеть в углу и по часам отмерять их пребывание на пляже или возвращение с дискотеки. Спасибо, не надо!
Та же самая бабушка, любимая невыносимая Бама, легко послала их к черту на кулички. Оплатила билеты на самолет до Омска, дала денег на обратные билеты и еще каждой «на расходы» по пятьдесят рублей. Невиданная щедрость.
Сибирь, конечно, не Гагры и не Юрмала, но есть свои плюсы – остров сокровищ, клад прабабки, прочие экзотические детали, о которых потом станут рассказывать приятелям, привирая самую малость.
В омском аэропорту их встречал Иван Майданцев, недавно вернувшийся из армии, отслуживший срочную службу внук Максима Майданцева. Узнать ленинградских барышень было просто: три девушки в мини-юбках из замшевых клинышков, в легких маечках, на ногах босоножки на платформе. На них оглядываются – им привычно быть в центре внимания, стоят привольно, над чем-то посмеиваются.
– Здравствуйте! Кажется, я за вами? По телеграмме: вылетают Таня, Соня, Маня. Это вы?
– Это мы, – подтвердила Маня.
– Но у вас-то тоже, наверное, имеется имя? – смерила его с головы до ног Соня.
– Иван Майданцев. Пройдемте к машине.
Он был коротко стрижен – фу! Все молодые люди, заслуживающие внимания, носили волосы до плеч. Конечно, не в джинсах. Откуда в этой глухомани фирменные джинсы? Но в пестрой сатиновой рубашке с длинными рукавами и вполне по моде разлапистым воротником, уголки которого спускались на грудь. Бама говорила: «Куда жизнь катится, когда парни, точно девки-переростки, в набивных рубахах, огурцами орнамент?» Бама ничего не понимала в современной моде.
– Позвольте? – Иван закинул на плечо сумку Тани и взял чемоданчики у Мани и Сони.
Он шел первым, девушки за ним. Они оценили рост пейзанина (высокая Таня на каблуках ему до уха), прекрасную фигуру – широкие плечи, тонкую талию, длинные ноги, сильные руки.
Если общаться по отдельности с каждой из сестер, то они производили впечатление скромных, воспитанных, интеллигентных девушек. Стоило им собраться вместе, запускалась цепная реакция, просыпался коллективный чертик, который на три голоса издевательски кокетничал, вгоняя жертв – молодых людей – в холодный пот. Ни у кого из девушек не было постоянного кавалера. Кавалеры не выдерживали перекрестных атак.
Теперь у чертика было два голоса – Мани и Сони, Таня почему-то помалкивала.
– О! Иванн, – манерно, в нос, пропела Маня. – Какое редкое имя.
– Первый Иван, которого мы видим, – подхватила Соня.
– Ивановичей пруд пруди…
– Среди старшего поколения.
– В основном пенсионеров.
– А настоящий живой Иванн – такая уникальность.
– Сохранилась только в глубине сибирских лесов.
– Как и медведи. Иван, у вас есть медведи?
– Встречаются.
Он держался очень хорошо. Как будто подколки столичных фиф нисколько его не трогают. И только легкая застывшая улыбка могла свидетельствовать о внутреннем волнении. Но также и намекать о скрытой насмешке.
