Широкие пластины коры отвлекли его внимание от дольмена и от того, что бы там ни происходило сейчас внутри; дерево притягивало его к себе, и он шел, шаркая и спотыкаясь, пока его нос не оказался в нескольких сантиметрах от ствола. И даже теперь ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять, где таится загадка.
На уровне глаз на коре был вырезан символ – написанная задом наперед буква «С» с чуть более узким зазором между концами. Символ почернел, сгладился и частично скрылся под новыми слоями коры, но размером он был примерно с баскетбольный мяч, и при близком рассмотрении можно было заметить тонкие линии и изгибы, как будто рисунок представлял собой хребет какого-то пресмыкающегося, возможно змеи, хотя голова существа была больше змеиной, к тому же увенчана рогами. Без сомнения, это было такое же изображение, как и на обложке «Черного путеводителя».
Дон отступил на несколько шагов, задний план расплылся, а естественные зазубрины и трещины на стволе образовали очертания двери или лаза. Узловатые выступы были петлями, в отверстии от выпавшего сучка крепился затвор, который придерживал толстую пластину коры чуть шире Доновых плечей, а в длину примерно в три его роста – аккуратно пригнанная панель, сливавшаяся с фоном практически до полной неразличимости. К стволу был прислонен длинный прямой шест с крюком на конце, похожий на те, которыми Дон открывал университетские фрамуги. По всей очевидности, крюк использовался для того, чтобы вдевать его в отверстие от сучка и отодвигать панель.
– Ты что, серьезно об этом думаешь? – Дон ясно и четко представил Мишель, стоящую рядом, одетую в синюю накидку и солнечные очки причудливой формы, скрывавшие выражение лица. В его видениях Мишель всегда представала юной, в то время как сам он оставался морщинистым и дряхлым. Он никогда не мог ей соответствовать.
– Остановись и включи мозги. Что там может быть? Охотничья нычка? Гниющие шкуры, тухлое мясо? Сверток с кокаином, принадлежащий какому-нибудь наркобарону? Или еще хуже – труп! Что, если там следы убийства? В этой глуши можно ожидать чего угодно. А ты слишком стар для таких потрясений, Дон. У тебя дрожат руки, ты слегка подпустил в штаны. Милый, ты имеешь полное право бояться. «Черный путеводитель» – это очень нехорошая штука. Это худшее, что только может быть. Не будь Хэнком. Дорогой, ты правда собираешься это сделать?
Дон и в самом деле раздумывал, не взять ли ему крюк и не открыть ли панель, чтобы посмотреть, что лежит в дупле, – не из простого любопытства, как бывало в незапамятные времена, а из страха; именно страх двигал им, как движет он человеком, заглядывающим в пропасть и представляющим прыжок. Дон даже успел дотронуться до палки, но очнулся и отдернул руку, как от змеи. Он промокнул мокрый лоб, протер очки, вернулся на тропу, встал метрах в двадцати от дольмена и, глядя на отверстие входа, похожего на замочную скважину, снова позвал Хэнка. И снова ответа не последовало, а при попытке дозвониться до Курта и Аргайла, на дисплее высветилось «НЕТ СИГНАЛА».
Лес подступал ближе, становилось все темнее. Дон дрожал, чувствуя, что его бросает то в жар, то в холод. Он застегнул куртку, как непременно заставила бы его сделать Мишель, и мрачно оглядывал дольмен, надеясь, что если смотреть на него достаточно долго, он покажется не таким огромным и затаенно-враждебным. С того момента, как Хэнк скрылся внутри, прошло двадцать минут. Двадцать минут казались вечностью. Дон сжал челюсти и достал свой фонарь:
– Ох, ёшкин кот. Я должен пойти за ним, правда?
«Это риторический вопрос? – поинтересовалась воображаемая Мишель. – Кстати говоря, служители уже идут».
Едва Дон переступил порог доисторической могилы, в нос ему ударила столь мощная вонь плесени и гниющей органики, что он был вынужден заткнуть ноздри рукой, другой рукой вытягивая перед собой фонарь. Луч выхватывал из темноты только вьющиеся растения и упругий мох, а вовсе не жуткий, кишащий червями труп в луже крови, как уже успело нарисовать воображение Дона. Он крикнул:
– Хэнк! Эй, парень, куда ты, черт побери, провалился?
Внутреннее пространство не могло превышать пяти-шести метров в диаметре, поскольку толщина массивных плит была так велика, что, если вычесть ее из периметра дольмена, то оставался лишь небольшой карман. Кроме того, хотя зазоры между плитами забивал кустарник и плющ, солнечный свет все равно должен был просачиваться внутрь, давая хотя бы тусклое освещение. Однако луч фонаря нащупал пол, покрытый землей и лозами, затем очертания грубо обтесанной колонны, изукрашенной очередными резными символами, после чего уперся в стену тьмы. От несоответствия ожидаемых и реальных размеров помещения у Дона закружилась голова, и ему пришлось приложить усилие, чтобы вернуть себе самообладание.
Зазвонил телефон. Отступая обратно ко входу, чтобы вытащить из кармана мобильный, Дон поскользнулся и растянулся на куче листьев. Он успел нажать на кнопку приема, прежде чем звонок был перенаправлен на автоответчик.
Голос Курта доносился будто из-под толщи воды:
– Пап? Пап? У тебя все хорошо?
– Угу, лучше всех, – ответил Дон, стараясь не обращать внимания на сотню фейерверков, обжегших его правое колено и лодыжку, на ссадину на ладони, которую он ободрал о землю, и на ущерб, нанесенный его достоинству. – А вы оба где?
В трубке раздались шипение и треск, перекрытые воем. Хотя Курт кричал, Дон с трудом разбирал слова:
– Пап, возвращайся в лагерь. Постой – на хер лагерь. Бери курс домой и двигай туда немедленно. Встретимся там. Пап, слышишь меня?
– Я слышу, сынок. Проблема в том, что наш юный друг Хэнк отправился на разведку, и я его потерял…
– Пап, наплюй на Хэнка! Немедленно уноси ноги! Плюнь на Хэнка, слышишь? А, блин! – Его голос заглушила статика, потом все стихло.
Дон неуклюже поднялся. Фейерверки в ноге превратились в динамит, и он вскрикнул. Он выждал несколько секунд, прислушиваясь к звукам леса, надеясь, что отзовется либо Хэнк из глубины гробницы, либо двое других откуда-нибудь из толщи вездесущего тумана. Приближалась ночь, бледное небо окрасилось красным.
Из дольмена донесся то ли стон, то ли смешок, и Дон медленно, как в кошмаре, повернул голову к черному проему входа:
– Хэнк?
…Он бежал, продираясь сквозь кусты и натыкаясь на деревья, замедляя бег от столкновений и снова мчась вперед, не думая о ранах, полностью сосредоточившись на том, чтобы не отклоняться от прямой линии. Его дыхание прерывалось всхлипами усталости, и он не помнил, почему побежал, помнил только, как его страх перешел в панический ужас – ужас, который заставляет зверя уносить ноги от стены огня. Он находился уже далеко от дольмена, и это было хорошо, очень хорошо, и с каждым шагом он углублялся все дальше в чащу, и это было не так хорошо, но лучше, чем альтернатива, лучше, чем оказаться пойманным. Его не должны поймать. Не должны.
«Беги, милый, они идут!» – сказала Мишель, паря над его плечом.
По щеке хлестнула ветка, сорвав с него очки. Он продолжал бежать до тех пор, пока не сгустилась тьма и бежать стало невозможно, и тогда он рухнул на землю и свернулся калачиком, прикусив кулак, давясь и задыхаясь.
