– Ни фига себе!
Кристина мягко улыбнулась и вытащила конверт.
– Дело давнее, мне было примерно столько
лет, сколько тебе сейчас, в голове ветер гулял, а Глеб приехал из Москвы,
столичный мальчик… Вот, смотри, здесь фото, мы снимались на память. Я его сразу
узнала, он практически не изменился, те же волосы, только седые, фигуру
сохранил, не слишком и постарел. А здесь его письма ко мне и несколько записок.
Он интеллигентный, воспитанный юноша, пару раз поздравил меня с днем рождения,
а потом забыл о Кристине.
– Что же ты, бабуся, не сказала ему, что
ждешь ребенка? – промямлила Анжелика.
Кристина мягко улыбнулась:
– Знаешь, детка, из браков, заключенных
«по залету», ничего хорошего не получается. Глеб, как честный человек,
обязательно бы женился на мне и велел бы переезжать в Москву, абсолютно чужой
город, я любила Ригу, мне хотелось провести в ней жизнь. Правда, сейчас в связи
со всеми происшедшими событиями мое отношение к Латвии сильно изменилось, жить
здесь русским стало практически невозможно, вот поэтому я рассказала тебе эту
историю. Собирайся, детка, в дорогу.
– Зачем?
– Поедешь в Москву, адрес Глеба у меня
есть.
– Откуда?
– Муж тети Юты, моей подруги, работает в
полиции, он раздобыл его координаты. Правда, телефона нет, позвонить я ему не
смогу, но дам тебе с собой кучу документов: фотографии, его письма, копию моего
паспорта, свидетельство о рождении твоей мамы… Он поверит.
– А зачем мне к нему?
– В Латвии, радость моя, у тебя легкого
пути не будет, – пояснила Кристина, – всегда сначала продвинут вперед
латышку. Вот, медаль ты уже не получила, и с таким отношением будешь постоянно
сталкиваться, мы теперь на родине существа второго сорта. А Глеб, скорей всего,
человек очень богатый, он поможет тебе пристроиться в Москве, езжай, внученька.
– Страшно очень!
Анжелика, робкая девочка, провела ночь без
сна, но потом, поддавшись на уговоры бабушки, собрала чемодан и отправилась в
далекий, неведомый, казавшийся страшным город. Сначала она подала документы в
институт, получила двойку и выбыла из игры. Понимая, что самой ей ничего не
добиться, Анжелика явилась к деду.
Глеб Лукич поверил гостье. Да и как ему было
усомниться: фотографии, письма, документы. Естественно, Анжелика сообщила
телефон бабушки. Ларионов мигом позвонил Кристине, переговорил с ней и
торжественно объявил Анжелику своей внучкой.
– Он был страшно рад, – криво
улыбнулась Кара, – прямо сиял весь. Ввел ее в гостиную и заявил: «Прошу
любить и жаловать. Это Анжелика, я никогда не помогал своей дочери, вот теперь
господь послал мне шанс, чтобы реабилитироваться. Садись, детка, ты у себя
дома». Вот так она тут оказалась.
Кара замолчала.
– Анжелика очень тихая, – решила я
подтолкнуть рассказчицу.
Женщина поджала губы:
– В тихом омуте черти водятся. Она со
мной за весь год десяти слов не сказала. Кивнет при встрече и прошмыгнет,
словно тень, в свою комнату. Утром и днем она в институте, вечером готовится к
лекциям. Сейчас лето, каникулы, а она все зубрит без отдыха.
– Очень положительная девушка,
старательная.
– Не знаю, – протянула Кара, –
какая-то она странная, к ней даже Тина не привязывается.
– Помогите, – донеслось из
столовой, – помогите, умираю…
Мы с Карой, не говоря ни слова, ринулись сломя
голову на зов.
Глава 15
Открывшаяся перед глазами картина пугала. За
большим красиво накрытым столом, возле блюда с плюшками, сидела оравшая
дурниной Роза Константиновна.
– Умираю, умираю, умираю!
Я увидела, что старуха, по крайней мере
внешне, совершенно цела, и поинтересовалась:
– Где у вас болит?
Продолжая реветь, словно несущаяся со
сломанными тормозами электричка, Роза Константиновна ткнула пальцем в сидящую
ко мне спиной Галину Михайловну.
– О-о-о…
Быстро обогнув стол, мы с Карой взглянули на
другую бабуську и чуть не лишились разума.
Галина Михайловна сидела абсолютно прямо,
будто проглотила кол от изгороди. Глаза ее были выпучены, а на губах пузырилась
кровавая пена.
– Мама, – кинулась к ней
Кара, – что с тобой?
Но я успела ухватить Карину за плечи.
– Не подходи к ней.
– Почему?
– Видишь пену?
– Да, конечно, ужасно, пусти, ей плохо.
– Это бешенство.
Роза Константиновна, судорожно взвизгнув,
сползла со стула на ковер. Она явно пыталась, изобразив обморок, перетянуть
одеяло на себя, но мы не поддались на провокацию, Галине Михайловне было плохо
по-настоящему, без дураков.
– Бешенство? – отступила Кара.
– Да, пена изо рта бьет, и воду она не
пьет. Не дай бог, попадет на тебя слюна, ты тоже заболеешь!
Кара попятилась к двери и крикнула оттуда:
– Мама, возьми стакан с минералкой,
глотни, легче станет.
Галину Михайловну перекорежило, и она даже не
попыталась протянуть руки к «Боржоми».
– Вот видишь, – прошептала я, –
ее от воды отворачивает.
Несчастная старуха тем временем схватила
салфетку, вытерла губы и, высунув наружу язык, стала тяжело дышать, словно
смертельно больная собака.
Мы с Карой вжались в стену, а Роза
Константиновна, кажется, и впрямь потеряла сознание от испуга, потому что язык
Галины Михайловны выглядел как оживший кошмар из фильмов ужасов:
темно-фиолетовый, в каких-то ярко-красных точках. Он напоминал язык чау-чау,
но, поверьте, был намного более жутким, чем у этой собаки.
– Боже, – прохрипела Кара, –
как поступить? Что делать?
– Не знаю, – пролепетала я. –
Собак в таком случае пристреливают, чтобы не допустить распространения
инфекции.
– У нас нет ни винтовки, ни
револьвера, – прошептала Карина.
Я уставилась на нее. Однако странная реакция
на больную маму! Тут до Кары дошло, какую глупость сказанула, и она взвизгнула:
– С ума сошла, да? Предлагаешь
пристрелить мою маму?
– Ни в коем случае, просто я сказала про
собак…
– Зачем?
– Ну…
