Я поняла, что дядя толком ничего не скажет. Потому что ему нечего сказать. И его единственный способ существования – это ругать страну, где он родился и вырос, где жил не случайно, ведь он не еврей и не армянин, не молдаванин и не цыган, у которых, наверно, есть право не любить русских и Россию, ведь в их жилах течет другая кровь, и они, не желая того, помнят другое. Генетическая память куда-то зовет, толкает, не дает любить эту страну и культуру, даже если они здесь временно и вынужденно находятся. А дядя жил на той земле, где поколение за поколением рождались и умирали его предки. И он при этом ничего больше не умеет, только выискивать плохое, говорить об этом, недобро вышучивая все и вся, поэтому его и взяли на радио вести передачу про то, как плохо все в России. Наверное, когда-то он делал это искренне, вот как мой папа. Ведь папа искренне переживает, искренне негодует, ссорится с нами, пытается что-то доказать. А дядя Коля еще за это и деньги получал всю жизнь. О чем можно с ним говорить?
Дядя Коля неожиданно схватился за бок, с той стороны, где сердце.
– Что? – спросила я, хотя меньше всего мне хотелось бы сейчас говорить с ним о его здоровье.
– Ничего, девушка, ничего, – ответил мне дядя Коля. – Сказка такая есть, знаешь? Про старую волшебницу. Позвала она к себе двух сестер. Одну злую, другую добрую… И решила проверить, кто из них достойна того, чтобы волшебница подарила им одно удивительное…
Дядя не успел договорить, потому что в башенку осторожно по ступенькам вошла мама, неся огромную дымящуюся чашку, из которой неожиданно приятно пахло малиной. Мой-то чай, который я заварила, пах старой соломой.
Дядя умильно посмотрел на маму, а мама – на дядю. Вот и выяснили, кто добрая сестра, а кто злая. Осталось выяснить, что добрая волшебница собирается нам подарить.
– Вот, – сказал удовлетворенно дядя. – Я почему-то так и думал, когда увидел ваши лица в Интернете. Что ты, Вася, добрая женщина. А девушка твоя – не очень.
– Я на папу похожа, – объяснила я. – У меня очень злой папа. Антисоветчик, диссидент и либерал.
– Сашенька! – ахнула мама, и искренние слезы, как обычно, выступили на ее глазах. – Как же ты можешь! И потом, либерал – это не ругательное слово, не вали все в одну кучу…
– Мам… – Я вздохнула и не стала ничего говорить. А что тут скажешь?
– Посему… – Дядя надел очки, лежавшие на узком подоконнике за его спиной, и стал похожим на облезлого барина, который в свободное время читает Гете и Ницше. А поскольку занятого времени у него нет, то он читает, читает и потихоньку забывает о той реальности, в которой живут остальные. Дядя достал, и вправду, как волшебник, из ниоткуда, тонкую папочку, в которой было несколько файловых листочков. – Вот я хочу…
Мама встревоженно взглянула на дядю, придвинула табуретку поближе к нему и погладила по руке.
– Я поняла. Не надо думать о плохом.
Дядя удивленно посмотрел на нее.
– Почему о плохом? Я вот написал тебе разрешение, чтобы ты пошла в милицию, попросила открыть мою квартиру – она ведь так и стоит закрытая уже тридцать лет, я ключи хранил-хранил, да куда-то задевал. Все перекладывал, и всегда они были – на стене у меня в Мюнхене висели…
– Я ж говорю – слишком вы русский, дядя… – встряла я.
Дядя небрежно отмахнулся от меня, а мама с осуждением покачала головой.
– Есть ключи где-то, но найти не могу. А мне сон приснился – что в моей квартире кто-то живет. Ходит, стенки все красным выкрасил… И серпы отовсюду острые торчат… Жуть. Вот я и хочу дать тебе документ, нотариальное разрешение, чтобы ты пошла и посмотрела, что там и как. И если кто-то там есть, чтобы ты выгнала его.
– А с серпами что делать? – спросила я.
– Хорошо, – кивнула мама дяде, от меня лишь отмахнувшись. – Конечно, не переживай.
– Вот. А потом, я посмотрю, как там будет… – Дядя почесал большое ухо. – Я, может, эту квартиру и… – Он не стал договаривать, выразительно посмотрел на маму.
Он даже зря это говорит. Он не знает, забыл, наверное, или никогда не знал, какая моя мама. Она встанет посреди ночи, чтобы соседке, которая с ней через раз здоровается, помочь вытереть пол, если у той прорвало стиральную машину. Или будет толкать во дворе машину, застрявшую в сугробе, моя мама, ростом один метр пятьдесят три сантиметра…
– Я думаю, что у предателей Родины квартиру давно гэбисты забрали, – сказала я, поставила чашку с остывшим недопитым чаем, пахнущим перепрелой травой. – Мам, я жду тебя внизу.
– Сашенька! – ахнула мама.
– Я не буду больше здесь находиться.
– Ты… ты с ума сошла! – прошептала мама. – Мы же к дяде…
– Ты что, не слышишь, зачем он тебя позвал? Зачем мы в такую даль ехали? Я не буду сейчас… Потом поговорим… Я буду стоять внизу, пока ты не спустишься.
Я взяла свою куртку, которую не стала оставлять в темной прихожей, нашу с мамой сумку и пошла к выходу.
– Сашенька, сумку оставь! – совершенно разумно сказала мама. – У меня там все вещи.
– Так и у меня там вещи, мам. Я же тоже человек. Нет? Или все остальные – люди, а я, как обычно, у тебя на последнем месте?
У мамы, слушавшей меня очень внимательно, задрожали губы.
– Передайте от меня привет всем финским фашистам! – сказала я дяде. – Если будете писать новую книгу, не забудьте написать, что ваша племянница учится в Академии ФСБ.
– А! – воскликнул дядя. – Я так и думал. А как же тебя приняли? С такими родственниками? Графу отменили в анкете?
– Она не поступила пока, – мирно объяснила ему мама. – Мечтает только. Она же ребенок еще. Подросток.
– Ха! – коротко засмеялся дядя. – Накоси-выкуси, девушка! Никто тебя в Академию не возьмет! Даже зря собираешься! Из-за меня! Первым делом спросят – нет ли родственничков за границей. Вот так-то!
Я растерянно остановилась на пороге с сумкой.
– Это правда, мама?
Мама неуверенно кивнула, переводя взгляд с дяди на меня.
– А если я… – Я подумала. – Я откажусь официально от вас. Вы мне никто.
Дядя поднял свою тапочку – рыжее кожаное сабо на деревянной подошве – и кинул в меня. Но сил не рассчитал, размахнулся плохо, сабо вывалилось из рук и попало маме по руке. Мама ойкнула и слабо улыбнулась. Я взяла маму за руку.
– Пойдем, пожалуйста. Я здесь не останусь.
Поезд отходил через два часа. Можно было посмотреть еще хоть что-нибудь в городе. Но было так сыро, так промозгло, холодно, что не хотелось ни идти, ни даже ехать на обзорном трамвае. Мы сидели с мамой в довольно уютном ресторанчике с видом на длинную серую улицу и, наконец первый раз за день поев, пили уже третью чашку чая. Я видела цены, но не голодать же нам было до самой Москвы. Поголодаем дома. Билеты мы купили только что, онлайн, два места в пустом купе, можно было надеяться, что за два часа до отхода поезда вагон не заполнится и мы поедем одни. И мама не отдаст шоколад, который я купила нам в поезд, случайным попутчикам.
