– Нет уж. Раз я приехала сюда, раз меня не кормят, не дают даже попить, я могу хотя бы узнать, что это за человек и чем он занимается?
Дядя Коля ухмыльнулся.
– Какая… – покачал он головой. И больше не выглядел ни как иностранец, ни как дворянин.
Он и правда был похож на маминого отца – каким тот был на фотографии, стоящей у мамы на полке, только постаревшего. Наверно, поэтому маме трудно было спокойно с ним разговаривать. А мне не трудно, потому что я дедушку совсем не знала, никогда не видела.
– Хочешь знать, чем я занимаюсь? Все по порядку. Хорошо. Пойдем.
Мы поднялись на первый этаж, дядя Коля обернулся ко мне и повторил:
– Какая ты… Постой-ка здесь, мы сейчас придем.
Дядя Коля с мамой отправились наверх за теплой одеждой в его странную квартирку, а я встала в угол темноватого подъезда и достала свой телефон. Я видела на стене светящуюся кнопку, поняла, что можно включить свет – это режим европейской экономии, но включать его не стала. Из трусости, наверное. Побоялась, что опять пойдут какие-нибудь русофобы и экстремисты и станут ко мне приставать.
В телефоне была куча сообщений от Мошкина. Как обычно – значками и знаками препинания. У нас в школе обычное дело – не прийти день-два на уроки, никто особенно и спрашивать не будет. Я не говорила никому, что еду в Финляндию. А кому? Дылда как-нибудь переживет мое отсутствие, если заметит его, остальным учителям вообще все равно. Завелся только Мошкин. Общаться с ним сейчас, перекидываясь бессмысленными, неискренними и дорогущими сообщениями, я не хотела, поэтому написала просто: «Отвянь, я занята» – и убрала телефон.
Я поплотнее застегнула куртку, которую даже не успела снять, пока была наверху. На капюшоне у меня был маленький значок российского флага, я прикрепила его, когда занялась волонтерством. Снимать значок, собираясь в Финляндию, я не стала. И теперь решила тоже не снимать. Надо же как-то воспитывать в себе смелость. Я знаю, что к русским испортилось отношение за последние годы, точнее, вылезла вся многовековая ненависть, которая не давала жить и спать спокойно многим нашим соседям, особенно с северо-запада и с запада. Мне не очень нравится триколор, потому что я знаю его историю – глупее не может быть истории национального флага, когда твой собственный царь когда-то так полюбил другое государство и весь его уклад, что решил и флаг такой сделать. Но другого флага у нас сейчас нет, поэтому я ношу такой значок.
Тут подоспели и мама с дядей Колей, который был уже не в халате, а в молодежной ярко-оранжевой куртке и… нашей ушанке.
Мама все радостно поглядывала на шапку и даже подмигивала мне. Мы двинулись втроем по той же улице, по которой мы с мамой ехали с вокзала на трамвае. У меня было ощущение, что все происходящее совершенно нереально. Темно-серый день, мокрая взвесь в воздухе, чужой город, спешащие навстречу люди с другими лицами – скуластые, с глубоко посаженными глазами, бледные, белесые и все очень ярко одетые. Куртки красные, пронзительно-голубые, желтые – всех мыслимых оттенков желтого, ярко-розовые, такие же шапки и обувь. Наверно, у них здесь так много серых и промозглых дней, что люди пытаются разукрасить окружающую действительность хотя бы собой.
Я разглядывала дома и людей. Мама разговаривала с дядей Колей, я слышала, что она пыталась выяснять, хватает ли ему денег на еду и лекарства. Удивительный человек моя мама…
Пару раз я хотела зайти в небольшие магазины, чтобы купить воды, но решила потерпеть. Мама так увлеченно, доверчиво слушала дяди Колины разглагольствования, я их не догоняла, отстала шагов на десять. Все смотрела на людей, пыталась понять, чем же они так отличаются от нас. Большей беззаботностью, невозмутимостью? Да нет, навстречу мне шли очень разные люди. И беззаботные, и задумчивые, и серьезные, и смеющиеся… Просто во взгляде что-то… Как будто никто из них не знает того, что знаю о жизни хотя бы я…
– Сашенька! – обернулась мама. – Ты где там? Догоняй!
Мы подошли к большому современному четырехэтажному зданию.
– Тэмэ он мейдан кирьякауппамме! – гордо сказал дядя Коля.
– Это наш книжный магазин… – неохотно перевела Сири.
Мне, если честно, все больше и больше кажется, что наши электронные устройства имеют сознание. Свое, особое. Когда собирается какая-то определенная электросхема, сложная, не просто «розетка-выключатель», то появляется что-то сродни нашему сознанию, но другое. Мы слишком мало знаем об окружающем мире и о самих себе. Возможно, когда мы наконец поймем, что такое наше сознание, мы очень удивимся или даже ужаснемся, поняв, что мы вовсе не исключительны в нашей мыслительной деятельности, подчас вынужденной. Ведь есть очень много людей, которым сознание в тягость. Которые больше всего стремятся его потерять, считают это наивысшим благом и наслаждением. Кто? Все горькие пьяницы и просто любители выпить, эту радость предпочитающие всем остальным. Потеря сознания, обретение свободы от своего рацио – это и есть конечная цель любого человека, который говорит: «Хочу выпить».
Вот и сейчас Сири, моя электронная помощница, разговаривала так, как будто ловила все мои неудовольствия, и именно так и перевела слова дяди Коли. Я даже не успела и подумать – мысль только пронеслась, я ее не осознала, а Сири уже произнесла недовольно и слегка насмешливо – мол, вот он как говорит! «Наш книжный»!..
Мы прошли по первому этажу, поднялись на эскалаторе на второй. Дядя Коля время от времени начинал хромать. Потом то ли забывал об этом, то ли ноги у него вдруг шли лучше…
Я увидела огромные плакаты бестселлеров – «Топ 3». Про второй и третий бестселлер я не совсем поняла, а первый – книжка с ярко-красной обложкой – назывался так: «Stalin: 1939-1944-1948». И все, перевод не требуется. На любом языке понятно. Удивительно, здесь кого-то так интересует Сталин, а у нас в классе не все знают, кто такой Ленин… Мяка вот думал – писатель или изобретатель…
Я засмотрелась на интересное окно неправильной формы на потолке четырехъярусного магазина, а мама потянула меня, шепнув: «Смотри!»
Дядя Коля стоял у полки в углу с книжкой в руке и ждал, когда мы к нему подойдем. Как-то мне не очень хотелось подходить. Я чувствовала, что ничего хорошего он нам не покажет. Но мама упорно тянула меня. Конечно, я могла вырвать руку, не подходить, не видеть этого… Я выше своей мамы на голову и давно сильнее физически. Но я послушно подошла вместе с ней.
– Вот… – сказал дядя Коля. – Вот.
Он протягивал нам книгу.
«Проклятье кровавых застенков. Правда о России». Автор, чье имя было набрано на обложке гораздо мельче, чем название, но толстенькими черными буковками, плотно стоящими на своих угловатых ножках, улыбался всеми зубами. Зубы у дяди Коли были еще свои или отлично сделаны. Хотя какое мне дело до его зубов…
– Сашенька… – слегка дернула меня мама за рукав. – Ну что же ты! Посмотри, вот дяди Колина книжка…
Я молча повернулась и посмотрела на свою маму. Я понимаю, что у нее сейчас перевешивало другое. Это брат ее отца, очень на него похожий. Отец погиб много лет назад, не увидел, как мама поступила в аспирантуру, как родилась я. Не увидел нашей новой квартиры, не увидел, как сломали их пятиэтажку, не увидел, как сломали страну, в которой он жил. Мама, наверно, что-то чувствовала к этому дяде Коле. Что-то родственное, что загораживает все остальное. А я не чувствовала ничего, кроме настороженности и неприязни – я же знала, что дядя Коля много лет работал на радио, где служебными обязанностями журналистов являлось говорить плохое о моей стране. Радио, которое слушал мой папа, когда был молодой. Радио, которое тайком слушали все те, кто потом просто сидел и смотрел, как ломалось то, что их отцы и деды строили всю свою жизнь. Смотрел и радовался, не зная, что ждет его впереди.
